С утверждением на Руси православной веры скоморохи, равно как и всяческие зрелища с их участием, подпадают под запрет и осуждение церкви. От «москолудства» (т.е. ношение масок и костюмов) предостерегал архиепископ Лука в XI в.: «Москолудство вам братие нелепо имети...»⁵⁴.

Сама идея превращения-перехода в иной образ казалась дикой и противоестественной задолго до утверждения ее в народном русском фольклоре для византийских отцов церкви: человек есть творение Божие и всякое произвольное изменение собственного обличья расценивалось как вмешательство в божественное творение, т.е. считалось кощунством. «Не пустота ли и не безумие ли, -- возмущался в VI в. Максим Турский, — когда созданные Богом люди превращают себя то в скотов, то в диких зверей, то в какие-либо чудовища»⁵⁵.

Однако, несмотря на многочисленные конфессиональные запреты и осуждение, народные «глумцы» и «блазни» постоянно появлялись на всевозможных игрищах и празднествах, облеченные в звериные шкуры (или что-нибудь косматое), чаще всего козы и медведя (оба этих животных по мифологической традиции служили символом изобилия и плодородия), или же просто с раскрашенными мукой и сажей лицами, с приклеенной мочальной бородой, с бубнами, трещотками, сопелями, любыми инструментами, производившими невообразимый шум.

Ряжение означает присвоение определенной общественной роли на период празднества, обязывающее к соответствующему — игровому — поведению, которое заключалось в устраивании на публике нечто подобного примитивным сценическим зрелищам чисто комического содержания, сопровождавшемуся песнями, плясками, шутками и выходками, нарушающими всякие пределы приличия и скромности.

Непристойность, намеки на физиологическую и половую сферу были основной темой, рассчитанной на всеобщее увеселение. По свидетельству Н. Костомарова, песни скоморошеские «были большею частью содержания, оскорбляющего стыдливость, их танцы были непристойны; наконец, их позоры также имели предметом большею частью что-нибудь соблазнительное и тривиальное...»⁵⁶. А.С. Фаминцин делает аналогичное заявление, указывая, что русские скоморохи превосходили своих западноевропейских собратьев в грубости и цинизме ⁵⁷.

С древних языческих времен «вещему» певцу-гусельнику народ приписывал владение тайными знаниями, всеведением. Автоматически эта традиция была перенесена и на скоморохов, окончательно закрепившись в результате негативного отношения к ним со стороны церкви, причислявшей скоморошеские забавы к «бесовским» деяниям. В поучении Ефрема Сирина, хорошо известном и на церковнославянском языке, говорится, что Христос призывает нас посредством пророков и апостолов, а «дьявол зовет гусльми и плесце и песными неприязненными и свирельми»⁵⁸.

В результате о скоморохах складывается понятие как об «искусниках на все руки, представителях бесовских потех, сатанинских игр, играющих на бесовских музыкальных орудиях», как о «слугах или исчадиях дьявола, обреченных в будущей жизни на вечный плач и вечные страдания в аду», т.е. понятие, приближающее скоморошеское ремесло к колдовству, чародейству и знахарству ⁵⁹. Сюда же добавляется особое, свойственное Древней Руси, отношение ко всякого рода маскараду, переряживанию, как соотносящегося с антиповедением, чему присваивался «черный», т.е. колдовской, смысл.

Действия, производимые скоморохом во многом сходны с западноевропейскими способами карнавального увеселения, подробно рассмотренными Бахтиным в книге, посвященной творчеству Франсуа Рабле. На русской же почве они получили некоторые особенности:

1) русское скоморошество устраивало свои представления в обстановке гораздо большего противления со стороны официальной церкви, причиной чего служило отмеченная ранее бинарность русской средневековой культуры, дихотомически распределяющая ее артефакты по полюсам «богоугодное — дьявольское»;
     

2) как следствие этого, существовала большая дистанция между скоморохом как устроителем зрелища и публикой как наблюдателем; и при открытом народном одобрении и явной поддержке, в праздничные дни. когда начиналось «ногам скакание, хребтам вихляние», разница между скоморохом и народом была весьма ощутима. — смешения, ролевых карнавальных взаимопереходов между организатором действа и его участниками не производилось. Фаминцын даже говорит о чувстве брезгливости и презрения со стороны народа к скоморохам и их атрибутике    ⁶⁰.

Вышесказанное позволяет рассматривать скоморошество как обособленный социальный институт, общественная локализованность которого также обусловливалась его отчуждением как причастного к колдовским силам. Подобный статус остранения (несмотря на то, что скоморошество — плоть от плоти народной культуры) предоставляло скомороху необходимую платформу свободы, дающую возможность творить «глумовство», совершать действия, подвергаемые осуждению (церковью), для чего требуется особое положение в культурной структуре. С укреплением основ христианской религии среди массы народа (пусть даже не в качестве нормы поведения, но на уровне знания ее) скоморошество стало носителем антиповедения не только в глазах церкви, но и всего общества.

Скоморох может позволить себе резкую насмешку, непристойность и грубость, но это не эпатаж, — оскорбление публики никак не входит в его планы. Напротив, он стремится полностью соответствовать ее ожиданиям, преодолеть разрыв между собой и зрителями (но — до определенной границы, иначе он перестанет быть интересен), поэтому, согласно правилам построения средневековой русской пародии, он делает объектом смеха прежде всего себя или своего собрата по ремеслу (скоморохи обычно выступали «дуэтом»). Способы развлечения публики также традиционны — рифмование слов, драки и перебранка с напарником, — все это направлено на организацию беспорядка, внесение сумятицы и дестабилизации атмосферы равновесия, размеренного течения жизни.

То же назначение имеют своеобразные музыкальные «инструменты» скомороха — тазы, заслонки, сопели, бубны и пр., т.е. то, что способно произвести наибольший шум. Если скоморох имитирует какое-то действие, чью-то работу — все валится у него из рук, ломается, получается наоборот. В этом смысле скоморох — олицетворение хаоса и беспорядка, что само по себе уже может выглядеть смешным, как порядок «наизнанку». Поэтому «перевернутость» всячески подчеркивается скоморохом, его поведение (нелепые действия, вывернутая одежда), генетически восходящее к представлениям о «перевернутости» связей потустороннего мира, а также любого «иного», чужеродного, в отношении «своей», существующей культуры, феномена, будучи вписанным в новый, смеховой контекст, приобретает семантику нарушения нормы, насмешки над ней.

Внешне такой тип поведения может иметь сходство с поведением юродивого (так, Симеон Юродивый, согласно жизнеописанию XIV века, получил прозвище «игрца», т.е. скомороха ⁶¹). Однако скоморох не делает публику жертвой своих издевательств, не провоцирует ее; он играет «в открытую», превращая в объект посмеяния в первую очередь себя (хотя и случаи высмеивания кого-либо из толпы -- вовсе не редкость, но публика не должна при этом представлять преимущественную мишень для насмешек). Скоморох ничему не учит, за его действиями не скрывается ничего, кроме организации процесса смехового разрушения (порядка), на который и собираются зрители.

Это — публичная «казнь смехом», в которой скоморох добровольно жертвует собой ради удовольствия публики побыть «палачом». В свою очередь, скоморох сам выступает в роли палача, «жертвой» которого является порядок, а, значит и смысл — в форме наиболее явных его носителей (поп, лекарь, вельможа, боярин и т.д.).

Скоморошеское зрелище на массовом празднике -- это эпицентр разрушения. Вероятно поэтому, наряду с осуждением смеха как греховности и усмотрением в скоморохе конкурента, уводящего прихожан на «позорище» вместо службы, православная церковь видела в нем отъявленного нарушителя порядка и благопристойности («благочиния»), т.е. своего прямого оппозиционера по линии сохранения предустановленной Богом гармонии, что, в свою очередь, явилосьдополнительной причиной причисления его к «бесовскому») миру.

Поведением скомороха создается гротеск комический, свойственный культуре фольклорной, праздничной. Ввиду простоты и примитивности скоморошеских представлений выделить в их структуре собственно гротескную семантику достаточно затруднительно. Тем не менее, за внешней простотой скрываются основания гротескной конструкции.

Первое, что следует учесть, — то, что смеховые действия разыгрываются представителем иного, запретного мира, сакральность которого уходит своими корнями в глубокое языческое прошлое. Скоморох — персона, чья странность и чужеродность искупается и преодолевается только за счет откровенного социального служения. Он — представитель иного мира почти в той же самой мере, что и юродивый, поэтому с точки зрения публики, узурпирование им права на нарушение границ и правил поведения вполне естественно. Скоморошеский мир ~ тот же антимир перевернутых норм и связей, что подчеркивается самим носителем антиповедения соответствующей атрибутикой - речью, одеждой, действиями и дает повод к социальному остранению, выраженному, в своей крайности, в приписывании образу скомороха колдовских способностей.

Сущность скоморошеских действий, соответствующая антиповедению, направлена на деструкцию порядка и стабильности, выступающих в обличье довлеющей над обществом необходимости. Он берет на себя смелость содеять запрещенное. показывает, что свобода возможна даже в условиях жесткого запрета. В этом — катарсис скоморошеского зрелища и квинтэссенция его аттрактивности (здесь также точка соприкосновения с юродством, не случайно юрод часто заимствует скоморошеское поведение). Для своих целей скоморох выбирает тематику максимально противоречащую нормам благочестия: скабрезные шутки, обсценная лексика, пародийное воспроизведение сцен половых актов и телесных отправлений, непристойные выходки. Акт нарушения порядка, насмешка над ним, предполагает вступление в противоречие с его устроителями и носителями ~ лицами, наделенными властью или просто выражающими значимость в иерархической структуре сложившегося порядка, т.е. семантически значимыми субъектами, удерживающими всю общекультурную смысловую конструкцию — боярами, представителями правопорядка, но, в особенности, служителями церкви, воплощающими собой порядок небесный, божественный, являющийся результатом осуществления высшего смысла.

При этом скоморошеский спектакль, безусловно, не претендует на настоящую войну с действующим порядком (что делает юрод), он ведет лишь «игру в разрушение» - вызывая смех, всем своим видом и поступками подчеркивая несерьезность собственных действий, он предельно ясен и открыт для окружающей публики.
В ситуации культурологической бинарности хаос может являться в форме переворачивания «с ног на голову» или выворачивания «наизнанку» сакрального, нормативного, общепринятого и предписанного — феномена, факта поведения, действия и проч.. т.е. для его производства оказывается достаточным переход из одного слоя культуры в другой, с неизбежностью выступающий как его «зеркальное» перевернутое отображение.

Такое переворачивание — один из основных приемов скоморошеского действа. Зрелище, устраиваемое скоморохом, развертывает хаос в присутствии смысла, как его антипод, поскольку наряду с хаосом продолжает сохраняйся высшая смысловая сфера (сакрального и незыблемого), в отношении которой и разыгрывается хаос, она же является и гарантом возможности осуществления хаоса как его судья и квалификатор в качестве такового.

Это — хаос, находящийся под «защитой» организованности. Скоморох придерживается принципов порядка существующего (занимаясь лишь его «переворачиванием»), он в нем нуждается как в «точке опоры» для пародирования и от него зависим. Комический эффект возникает в результате превращения традиционного, ожидаемого в собственную противоположность — сниженное, уродливое, сброшенное с пьедестала значительности. Скоморох действует в одном и том же смеховом «топосе» — сопоставлении объекта с его собственным образом, но представленным как бы в кривом зеркале, искаженным, — тот же самый план видения, но — под другим углом зрения. Потому в его поведении нет признаков непредсказуемости (она может быть обеспечена лишь обладанием смыслом иным, трансцендентным в отношении существующего), скоморох, как и полагается «дураку», полностью предсказуем.

Итак. на основании вышесказанного можно сделать вывод. что поведение, творимое скоморохом, близко комическому гротеску, строящемуся на «игре в разрушение» — традиционных норм, правил (речевых и акциальных) и обращающего сложившийся порядок в свою противоположность — хаос и сумбур. Вывернутая одежда, впоследствии модифицированная в специфический скоморошеский костюм с дополнением суррогатных материалов (льняной бороды, мочала, бересты и т.д.), в котором каждый элемент подчеркнуто выполняет функцию замещения подлинной одежды, становится символом «выворачивания» упорядоченности.

По мере вытеснения слоя народной культуры, связанного с язычеством, «нечистой силой», всяческие его реликты приобретают характер «незаконных» — кощунства и «бесовщины», и поэтому получают возможность адаптации к существующей культуре (причем только фольклорной, во многом продолжающей оставаться осуждаемой с позиций официальной церкви) только в комическом, смеховом модусе, маркирующем его в качестве принадлежащего к антимиру. В смеховом облике антимир не претендует на узурпирование прав мира «нормального», безопасность которого, таким образом, не нарушалась.

ПРИМЕЧАНИЯ:
^{54 Фаминцын А.С. Указ. соч. — С. 81-82.
55 Там же. - С. 80.}

^{53 Фаминцын А.С. Указ. соч. — С. 81.
54 Фаминцын А.С. Указ. соч. — С. 81-82.
55 Там же. - С. 80.}

^{56 Костомаров Н. Русские нравы. - М., 1995. — С. 118.
57 Фаминцын А.С. Указ. соч. - С. 121.
58 Костомаров Н. Указ. соч. - С. 117.
59 Фаминцын А.С. Указ. соч. - С. 121.}

60 Фаминцын А.С. Указ. соч. - С. 148.

62 Фаминцын А-С. Указ. соч. - С. 105.
63 Там же. - С. 105.
64 Фаминцын А.С. Указ. соч. — С. 107.