Трубадуры были первыми куртуазными лириками Европы. За ними последовали поэты других европейских стран. Среди них видное место заняли немецкие миннезингеры ("певцы любви"), выступившие в последней трети XII века. К этому времени в феодальной Германии сложились условия, благоприятствовавшие развитию придворной рыцарской культуры. К началу XIII века немецкая куртуазная поэзия, как лирическая, так и эпическая (рыцарский роман), уже достигла замечательного расцвета.

Понятно, что миннезингеры широко использовали опыт провансальских трубадуров, впервые разработавших концепцию куртуазного служения, и их северофранцузских последователей - труверов. У миннезингеров, в частности, встречаем мы поэтическую форму, восходящую к романским образцам. Например, распространенная у миннезингеров "песня рассвета" (тагелид) совпадает с провансальской альбой, а строфическая любовная "песня" приближается к кансоне. Вместе с тем миннезанг (так начиная с XVIII в. называют немецкую средневековую рыцарскую лирику) обладает рядом своеобразных черт. в нем меньшую роль, чем в поэзии романской, играет чувственный элемент. Немецкие поэты более склонны к рефлексии, морализации, к перенесению житейских проблем в сферу умозрительных спекуляций. Их гедонизм носит обычно более сдержанный характер.

Нередко их произведения окрашены в религиозные тона. Однако, как и поэзия трубадуров, поэзия миннезингеров была в основном светской. Наряду с провансальской поэзией, она явилась заметной вехой на пути "обмирщения" европейской литературы средних веков. Встречаются среди миннезингеров поэты талантливые, тонкие, искусные версификаторы и в то же время, несмотря на известную схоластическую скованность, задушевные и простые, способные радостно воспеть природу и любовь или ополчиться на всемогущую кривду. Еще и сейчас охотно прислушиваешься к их звонким голосам и вполне понимаешь Рихарда Вагнера, воздвигшего им величественный памятник в своей опере "Тангейзер".

Следует заметить, что не сразу миннезанг подчинился требованиям куртуазии. Поначалу, наряду с направлением собственно куртуазным, связанным с традициями трубадуров, заметную роль играло другое направление, обращенное к традициям отечественной старины, близкое к народным любовным песням и даже к героическому эпосу. Поэты этого направления, возникшего на юго-востоке Германской империи, не стремились к сложным, изысканным формам, их строфика проста, стихи обычно связаны парными рифмами. На связь с героическим эпосом указывает "нибелунгова" строфа, встречающаяся у поэта Кюренберга, творившего между 1150 и 1170 годами.

Сам поэт называет ее "строфой Кюренберга", что дало повод некоторым ученым считать его автором одной из ранних редакций "Песни о Нибелунгах". Охотно обращаются старшие миннезингеры, и в их числе Кюренберг, к "женским песням", восходящим в древней культурной традиции. В этих песнях женщина обычно сетует на одиночество, на то, что ее покинул возлюбленный. В песни Кюренберга "Этот сокол ясный был мною приручен…" женщина сравнивает возлюбленного с соколом, взлетевшим под облака. Вообще концепция любви у поэтов-архаистов подчас заметно отходит от куртуазных представлений. У них в роли лирического героя нередко выступает женщина, а то и девушка. Именно ей суждено вздыхать и молить о любви, в то время как надменный и суровый мужчина с легкостью ее оставляет.

Однако уже у поэтов этого направления проступали куртуазные черты. Они стали определяющими в куртуазной лирике, зародившейся на Рейне, в непосредственной близости от рыцарской Франции, и в дальнейшем распространившейся по всей стране. Одним из ее создателей был автор первого немецкого (на нижнефранконском наречии) куртуазного романа "Энеида" - Генрих фон Фельдеке (род. в середине XII в. - умер до 1210 г.). Впрочем, в его лирических песнях, писавшихся по образцу куртуазных песен трубадуров, еще слышатся отзвуки поэзии немецких шпильманов с ее лукавыми народными интонациями.

В меланхолические тона окрашены любовные песни Фридриха фон Хаузена (около 1150 - 1190), участника крестового похода, поэта, сыгравшего видную роль в развитии куртуазного миннезанга. Сравнивая себя с Энеем, много испытавшим на своем веку, поэт уверен, что прекрасная дама, которой он отдал свое сердце, никогда не согласится стать его Дидоной ("О, как она была горда…"). К тому же душевный разлад снедает поэта. Одержимый любовью, он бежит от нее, отправляясь в крестовый поход. В служении богу надеется найти он избавление от мирских треволнений ("С моим упрямым сердцем в ссоре тело…").

Тем временем приближается расцвет миннезанга. За Генрихом фон Фельдеке и Фридрихом фон Хаузеном потянулся длинный ряд поэтов, весьма изысканно воспевающих "высокую любовь". Попав в любовный плен, они почти не замечают окружающего мира, все существо их соткано из любовного томления, из тончайших переливов чувства. Особенно характерно это для поэзии Рейнмара фон Хагенау, названного Старым (около 1160 - около 1205), виднейшего предшественника Вальтера фон дер Фогельвейде. Поэт как бы бродит по заколдованному кругу наряду со своей любовной тоской. Песни его - обычно скорбные монологи, наполненные жалобами и пенями. Рейнмар не устает сетовать на жестокосердие прекрасной дамы, которая хотя и принимает его служение, но лишает его даже самых незначительных своих милостей. Мелькают годы, а единственное приобретение миннезингера - это печальная седина ("Ею жил я столько лет…").

Как и всякий влюбленный, поэт втайне мечтает о близости, о том, что счастье ему когда-нибудь улыбнется. Но он подавлен тем, что госпожа не пожелала оценить его преданности, верности и пылкого сердца. А ведь в мире вряд ли найдется любовь, которая была бы сильнее его любви ("Госпожу я заклинаю столько лет!.."). И напрасно клеветники подвергают сомнению искренность его любовных излияний. В любви - его жизни, но также и его горе. Горе исторгает из сердца влюбленного поэта скорбные песни. Иногда поэту даже начинает казаться, что любовная тоска превратила жар его сердца в леденящий холод. Даже весна не может совладать с его тоской. Для него перестали цвести цветы, умолкли певчие птицы. Вечная зима воцарилась в его сердце ("От этих бед печаль жива…").

При всем том поэт не отрекается ни от жизни, ни от любви. Даже истерзанный отчаянием, не смеет он клясть и порочить прекрасных дам ("Что влюбленному страдальцу мой совет…"). Разве награда заключена не в самой любви? Разве не должен он радоваться тому, что госпожа не отвергает его песен? Да и следует ли вообще посягать на безупречную чистоту прекрасной дамы? Пусть уж лучше, не снисходя к земной суете, озаряет она мир своим дивным небесным сиянием ("Поют не от хорошей жизни…").

Встречаются у Рейнмара "женские песни" и стихотворные диалоги с участием женщин. В них порой раскрывается важная тайна. Оказывается, внешняя холодность дамы далеко не всегда означает ее бессердечие. Подчас это лишь маска, под которой таится трепетное сердце. Охотно внимая нежным песням рыцаря, испытывая к нему глубокое влечение и вместе с тем страшась падения, благородная дама в суровости находит выход из затруднительного положения ("Все печали достаются мне одной…").

Впрочем, не всегда поэты-рыцари блуждали в густом тумане любовной меланхолии. К ярким краскам питал, например, склонность выдающийся миннезингер Генрих фон Морунген (около 1150 - 1222). Его изящным, искусно скомпонованным песням присуща пластическая выразительность и общий светлый, жизнелюбивый тон. Даже в песнях о неразделенной любви земной мир не утрачивал для поэта своей привлекательности и многоцветности. Венцом земной красоты была, разумеется, прекрасная дама, пленившая миннезингера. На ее лице он видел "белые лилии и алые розы". Магия любви превращает красавицу в солнце, дарующее тепло и жизнь очарованному поэту. Малейшая благосклонность прекрасной дамы наполняет его беспредельной радостью и ликованием, и вся природа радуется и ликует вместе с ним ("Сердце в небо воспарило…").

Та же природа подсказывает поэту сравнения и поэтические образы. Подобно молниям, зажигающим деревья, глаза красавицы воспламеняют его сердце. Ласточка не ждет так солнечных лучей, как поэт ждет нежных ласк своей избранницы ("Очень многих этот мучает недуг…"). Себя поэт охотно сравнивает с певчей птицей, услаждающей слух госпожи. Есть основания полагать, что Генрих фон Морунген был знаком с латинской поэзией - средневековой и античной. Так, сравнение с Нарциссом поэта, заглядевшегося на возлюбленную ("Чаянья, мечты, предположенья!...), заимствовано из "Метаморфоз" Овидия.

Младшими современниками Генриха фон Морунгена были Гартман фон Ауэ (около 1170 - около 1210) и Вольфрам фон Эшенбах (около 1170 - около 1220). Они прежде всего эпики, авторы замечательных рыцарских романов, но и куртуазная лирика их привлекала. Правда, лирическое наследие Гартмана не очень значительно. Среди многочисленных песен "высокой" любви, наводнявших в то время Германию (Генрих фон Ругге, Альбрехт фон Йохансдорф, Рудольф фон Фенис, император Генрих VI и др.), песни Гартмана не выделялись особенно заметно. Несравненно ярче его песня "Я теперь не слишком рад…", в которой поэт отрекался от служения знатным дамам и прямо заявлял, что "низкую" любовь предпочитает бесплодной и оскорбительной для мужчины куртуазной любви. Следует в связи с этим напомнить, что в романе "Бедный Генрих" Гартман с явным сочувствием повествовал о том, как самоотверженная крестьянская девушка стала законной супругой высокородного рыцаря, осмелившегося бросить вызов сословным предрассудкам средних веков.

Печатью сильного и самобытного таланта отмечены "песни рассвета" Вольфрама фон Эшенбаха, столь восхитившие Ф. Энгельса. в одной из них автор "Парцифаля" смело сравнивает рассвет, разлучающий влюбленных, со страшным чудовищем, неуклонно взбирающимся на небосвод и раздирающим тучи своими огненными когтями ("Вот сквозь облака сверкнули на востоке…").

Но, конечно, самую высокую вершину немецкой средневековой лирики образует многообразное творчество Вальтера фон дер Фогельвейде (около 170 - около 1230). Начав как ученик Рейнмара, он вскоре широко раздвинул границы миннезанга, обогатив его новыми темами и формами и той глубиной чувств, той задушевностью, которых не найти у других немецких поэтов средних веков. Бедный рыцарь, ведший беспокойную жизнь шпильмана и лишь на склоне лет получивший от императора Фридриха II небольшую усадьбу, избавлявшую его от нужд, Вальтер ближе стоял к окружающему миру, чем его знатные сотоварищи по искусству.

Он много странствовал, многое видел, близко к сердцу принимал судьбы отчизны. Ему не было свойственно сословное высокомерие, обуревавшее, например, Бертрана де Борна. Напротив того, Вальтер в пору своего творческого расцвета демократизировал поэзию миннезанга, черпая из народных поэтических источников и прославляя наряду с "высокой" любовью любовь "низкую", бесконечно далекую от чопорного аристократического этикета. В чем-то он иногда перекликается с жизнерадостной поэзией вагантов.

Для Вальтера подлинная, а следовательно, радостная любовь - это всегда "блаженство двух сердец", ибо одно сердце не может ее вместить ("Любовь - что значит это слово?"). При этом простое, теплое слово "женщина" (wip) поэт предпочитает заносчивому, холодному слову "госпожа" (frouwe) и даже позволяет себе подшучивать над госпожами, лишенными женской привлекательности ("Прямо скажу вам, что обществу только во вред…"). И героиней его песен подчас выступает не знатная, надменная дама, заставляющая страдать влюбленного, но простая девушка, сердечно отвечающая на чувство поэта. За ее стеклянное колечко поэт готов отдать "все золото придворных дам") ("Любимая, пусть бог…"). Широко известна чудесная песенка Вальтера "В роще под липкой…" с веселым припевом "тандарадай", написанная в духе народной "женской" песни, такая милая и наивная, поднимающая "низкую" любовь на огромную высоту подлинного человеческого чувства.

При всем том Вальтер был и оставался поэтом куртуазным. Только для него куртуазия являлась не модой, не развлечением высшего света, но выражением нравственного и эстетического совершенства. Он был требователен к людям, ему ненавистна пошлость, лицемерие, своекорыстие, непостоянство. Он хочет, чтобы не по внешности судили о человеке, а по его душевным, нравственным свойствам ("За красоту хвалите женщин…"). Тем острее воспринимал Вальтер начавшийся упадок куртуазной культуры, связанный с деградацией рыцарства, все более утрачивавшего свое историческое значение. ему представлялось, что мир сбился с пути, без крова остались Верность и Правда, забыты Честь и Щедрость ("Плох ты, мир!..). Обычаи и нравы доброй старины ныне многим кажутся глупыми и смешными ("День за днем страдать…"). Скудеют рыцари, перестают служить прекрасным дамам. При дворе грубостью вытесняется вежество. Благородному духу соответствовала благородная, благозвучная, высокая поэзия. Ныне хриплое кваканье жаб заглушает при дворе пенье соловьев ("Горе песням благородным…").

Для своих медитаций, наставлений и обличений Вальтер широко использовал жанр дидактического шпруха, распространенного к тому времени в немецкой поэзии демократического склада. Еще в 60-70-х годах XII века под именем поэта Сперфогеля увидело свет собрание однострофных шпрухов, связанных парными рифмами и содержащих моральные поучения и назидательные басни. Гибкая форма шпруха как нельзя лучше подходила для целей, которые ставил перед собой Вальтер. Ведь был он не только певцом любви, но и поэтом-публицистом, откликавшимся на события, волновавшие страну. В то время в Германии шла борьба за императорский престол и папа римский старался извлечь наибольшую выгоду из немецкой неурядицы. Осуждая феодальные междоусобицы, раздиравшие империю после смерти в 1197 году Генриха VI, единственного сына Фридриха Барбароссы, Вальтер в императорской короне видел символ единой и могущественной Германии ("В ручье среди лужайки…", "Я подсмотрел секреты…" и др.). В ряде язвительных шпрухов бичевал он преступную алчность папы и католического клира, беззастенчиво обиравших немцев и сеявших смуту в государстве. Антиклерикальные шпрухи Вальтера имели огромный успех в самых широких кругах. Вызывая ярость сторонников папской партии, они свидетельствовали о росте антиклерикальных настроений в стране, со временем пришедшей к Реформации.

К концу жизни Вальтер утратил былую жизнерадостность. Им овладели религиозные настроения. Он твердит, что мир наряден и привлекателен только снаружи, внутри же он черен и страшен, как смерть. Да и вообще все меняется к худшему, куда ни посмотришь. Настали тяжелые времена ("Увы, промчались годы, сгорели все дотла…").

Когда Вальтер с негодованием писал о мерзких жабах, заглушавших при дворе стройное пение соловьев, - он имел в виду прежде всего "деревенский миннезанг", пришедший на смену "высокой", куртуазной поэзии (Нейдхарт фон Рейенталь, около 1180 - 1237 и др.). В рыцарскую поэзию вторгались бытовые сценки из крестьянской жизни, с перебранками, потасовками и прочими натуралистическими деталями. Подошла пора бюргерской поэзии, тяготевшей к изображению "низкой" прозы повседневной жизни. Угасал лирический порыв, уступавший место сухому дидактизму, столь ценимому в бюргерских кругах. Пожалуй, порыв этот еще продолжал сохраняться в религиозной поэзии, окрашенной в мистические тона (сестра Мехтхильд из Магдебурга (умерла около 1280 г.), анонимные песни), но то была поэзия отречения, расставшаяся с землей и обращенная к миру потустороннему. Впрочем, миннезанг угас не сразу, он еще довольно долго заявлял о себе, приобретя, однако, эпигонский характер. Но и среди эпигонов попадались поэты несомненно одаренные. К числу таких поэтов принадлежали, например, последний выдающийся куртуазный эпик Германии горожанин Конрад Вюрцбургский (около 1220 - 1287), не пренебрегавший лирической поэзией, и несомненно интересный поэт Марнер (годы творчества приблизительно - 1230 - 1270), последователь Вальтера фон дер Фогельвейде, написавший немало шпрухов, весьма разнообразных по своему содержанию.

Среди поэтов, связанных с традицией Нейдхарта, обращает на себя внимание Тангейзер (время творчества - около 1228 - 1265), ставший со временем героем популярной легенды. Тяготея к мотивам "низкой" любви, к формам народной плясовой песни, он подсмеивался над несообразностями куртуазного служения. Из автобиографических признаний поэта мы узнаем, что подобно вагантам, он не сидел долго на одном месте, подвергался опасностям на суше и на море, в драной одежде, с пустым карманом, растратив все, что у него было, на женщин и вино. в легенде, впервые засвидетельствованной в народной песне 1515 года, Тангейзер становится возлюбленным госпожи Венеры и живет вместе с ней в сказочной "Венериной горе". Папа Убран проклинает раскаявшегося грешника, заявляя, что как не может зазеленеть посох в его руке, так не может Тангейзер обрести прощение на земле. Удрученный Тангейзер возвращается в Венерину гору, а посох папы тем временем покрывается молодой зеленью, обличая недостойное жестокосердие верховного первосвященника.

Все чаще в XIII - XIV веках появляются поэты бюргерского происхождения, то перепевающие мотивы высокого, или "деревенского" миннезанга (Иоганнес Хадлауб, Фрауенлоб), то с несомненным успехом трудившиеся на ниве дидактической поэзии. Подъем городов укреплял их силы, питал их вольнодумство и обличительный пафос (Фрейданк). Но с литературной арены не сошли еще и рыцари, стремившиеся поддержать угасавший авторитет куртуазной поэзии. Одним из таких ревнителей куртуазии являлся Ульрих фон Лихтенштейн (1200 - 1275), проявлявший себя в различных экстравагантных выходках, которые вместо того, чтобы прославлять любовное служение, превращали его в нелепый фарс.

В XIV и XV веках наступил закат миннезанга. Все реже рыцари обращаются к поэзии. К тому же в новых исторических условиях само куртуазное служение становится явным анахронизмом. Иные веяния проникают в придворную поэзию. Собственно куртуазный элемент отходит на второй план, уступая место бытовым зарисовкам и размышлениям о состоянии современного общества. Графу Гуго фон Монтфорту (1357 - 1423) любовное служение даже начинает казаться греховным. Он твердит о быстротечности всего земного и предостерегает сильных мира сего от несправедливых поступков. Его удручает трагическое неустройство окружающей жизни. По его словам, "мир сбился с пути", превратился в "дурацкий балаган".

О торжествующей кривде и деградации общества с тревогой и негодованием писал последний талантливый миннезингер - Освальд фон Волькенштейн (1377 - 1445), проживший бурную, наполненную приключениями жизнь. Подобно Тангейзеру, он склонен рассказывать о пережитом. Призрачному миру куртуазного идеала предпочитает он конкретные проявления жизненной правды. Даже весна наделена у него местным, тирольским колоритом. Наряду с пылкими любовными песнями, создавал он песни кабацкие, наполненные хмельным разгулом.

На этом заканчивается миннезанг, уступавший место бюргерскому мейстерзангу.

Б. ПУРИШЕВ