Представьте себе: у вас отсутствует электричество, не звонит телефон, нет телевизора и машины, а от Москвы до Петербурга нужно добираться неделю.

Лекарь уже семь дней делает вам кровопускания, лицемерный друг составил на вас ложный донос, родные все никак не шлют денег, лакей проспал и не почистил парадный кафтан, а цирюльник отказывается дальше завивать парик в долг. Зато учитель музыки согласился передать вашу записку М. М., а Великая Княгиня изволила пройтись с вами в «контреданце» на балу. Итак, вы молоды, служите в гвардии, и на дворе стоит просвещенный XVIII век…

Приблизительно таким образом можно обобщить воспоминания князя И. М. Долгорукова, написанные им в назидание потомкам и составляющие два тома изрядной толщины. В них события и люди, которых отделяют от нас двести с лишним лет, предстают, с одной стороны, поразительно близкими и понятными, как в рассказе хорошего друга, а с другой — кажутся существующими в бесконечно далекой вселенной. И странным образом переплетаются в нашем сознании оба эти ощущения, когда речь заходит об усадьбе — «Доме предков», «родовом гнезде»…

«Вот работящий вол плуг на поле тащит»… «А тамо ручеек струистый»… «Дыша невинностью, пью воздух, влагу рос»… «Глядим, как на воду ложится красный день, и пьем под небом чай душистый»… «Ботанизирую»… «и чужд сует разнообразных»… «Там в саду, нередко по целому утру, занимаясь философскими занятиями, читывал, ходя взад и вперед по широким аллеям»… «Там в шахматы, в шары иль из лука стреляли»… «Амурчиков, харит плетень иль хоровод»… «Любовь, роскошь и веселие»… — эти голоса, как отзвуки отдаленной и все еще незавершенной беседы, слышатся со страниц книг XVIII столетия. Когда доходишь до строк, описывающих усадьбу — провинциальную или царскую, — невольно замечаешь присутствующее в них очарование.

Особенно привлекательными были для жителей столицы и заезжавших гостей усадьбы, принадлежавшие императорской фамилии. В этих усадьбах с особым изяществом протекала привольная сельская жизнь в кругу ближайших друзей, которым была присуща галантность развлечений и свобода обхождения. Этот идеал разделял и князь Иван Михайлович Долгоруков. Будучи двадцати двух лет от роду, князь, не имевший значительного состояния, жизнь вел в Петербурге великосветскую, был вхож в лучшие дома и с охотой поддерживал всякую новую забаву. «Мое дело было веселиться, и я на маскарадах подвиг свой совершил очень порядочно, то есть плясал чрезвычайно много и ветреничал около молоденьких барышень», — с удовольствием вспоминал он.

Случай показал, что князь обладал прекрасным талантом к театральной игре, и легкокрылая молва о том донеслась до Малого двора наследника Екатерины II — Цесаревича Павла Петровича, жившего в своеобразном изгнании в Гатчине, что и дало князю шанс надолго стать желанным гостем в этом «увеселительном замке».

До того как перейти в собственность Великого Князя, Гатчина принадлежала графу Григорию Орлову, ближайшему сподвижнику Екатерины II и одному из главных участников переворота, возведшего ее Величество на престол, — человеку, чьими стараниями изменилось престолонаследование. В результате этих перемен Цесаревич Павел был вынужден томительно ждать императорской короны, отчего еще больше осложнились и без того непростые отношения с державной матерью. К тому же, ему приходилось терпеть презрительное отношение Большого двора.

Именно Орлов приказал итальянскому архитектору Антонио Ринальди, работавшему в России, возвести в Гатчине охотничий замок, окруженный огромным мрачно-романтическим парком. Последним веянием моды было создание садов в «английском» духе, где «искусство лишь пришло в помощь природе, не насилуя ее». По странному совпадению вкусов, Павлу, с детства увлекавшемуся рыцарством и склонному к меланхолии, был приятен именно такой облик жилища. При помощи другого итальянца, Винченцо Бренны, он продолжил усовершенствование своего «готического» имения, так что в глазах современников оно стало «почти недосягаемым выражением изящества и величия».

В дворянском обществе усадебная жизнь ценилась особенно высоко, поскольку позволяла «жить, как хочется, не так, как велят», не подделываться под «суетность и величество» двора, не терпеть «хитрых уловок царедворцев, надменного тщеславия любимцев Екатерины». Павел пользовался возможностями сельского бытия на свой лад: «устраивая нечто вроде турнира, Павел Петрович и некоторые из придворных кавалеров, в костюмах, верхом, исполняли разного рода эволюции, воспроизводя забавы средневековых рыцарей». Будучи в Гатчине, князь Долгоруков даже несколько страдал от «военных игрушек» наследника, ибо, утомленный вечерним весельем, он предпочитал крепко спать, а не сопровождать Великого Князя часа в четыре утра на маневры Гатчинского полка, проводившиеся каждый день при любой погоде. Великий Князь всегда обижался такому проявлению непочтения, и иногда по несколько дней не разговаривал с Долгоруковым.

Устройство Павлом, увлеченным воинским искусством, ратных забав, в которых нередко также участвовала маневрировавшая на гатчинских прудах «потешная флотилия», отражало и специфику отношения любого владельца усадьбы к организации ее маленького мира. Как и все хозяева поместий, Великий Князь с супругой хотели создать в пределах Гатчины индивидуальную «вселенную в миниатюре», полностью отвечавшую их вкусам. Здесь были ясные луга, сумрачные леса, струящиеся воды, мосты, павильоны, оранжереи и зверинцы, где в комфортной неволе существовали звери и растения из всех концов света. Армия и крепости, хоть и потешные, придавали этой маленькой стране облик «всамделишного» государства, что воплощало мечты Павла Петровича и Марии Федоровны. Заботливые «гатчинские помещики», как именовали себя Великие Князья, не забывали и о своем «народе», строя бесплатные госпитали и училища для детей, заводы, фабрики и церкви всех христианских концессий.

Великокняжеская чета, сохранявшая необходимую монархам серьезность взглядов, все же большую часть своего времени отводила усадебным увеселениям, позволяя также веселиться по своему разумению небольшому кругу приближенных. Специально для графа Мусина-Пушкина Павел выписывал на осень большую придворную охоту, хотя «не имел этого вкуса сам». «Как различны наши вкусы! — писал Долгоруков. — Для меня одна только и есть забава — многочисленное собрание разумных тварей, театр, музыка, шум и роскошное освещение».

Сам Долгоруков первый раз попал в Гатчину как раз благодаря одной и таких затей: Мария Федоровна готовила сюрприз любимому супругу, и «расположилась играть драму «Честный преступник». Поскольку «никто из придворных душистых кавалеров» не хотел играть роль старика отца, она была предложена Долгорукову. Репетиции начинались за полночь, Павел делал вид, что ни о чем не подозревает, а Долгорукову приходилось в тайне жить невдалеке от замка, прокрадываясь туда в темноте.

На премьеру съехался весь свет, вельможи и иностранные послы, и «домашний спектакль», сыгранный на чистейшем французском языке, ибо «другого наречия при дворе не было», вызвал не только бурные овации, но и у некоторых даже и «чувствительные слезы»… И поскольку Долгоруков играл, пел арии и танцевал в балете «изрядно», то ему еще не раз выпадала честь выступать в «благородном театре» «меньшого» двора, а значит, для него «начался новый и волшебный род жизни».

Иван Михайлович свято верил, что загородное жилище ни в чем не должно уступать городскому дворцу в комфорте и роскоши, поскольку оно дополнительно «украшаемо природы красотами». Он сполна находил все это в Гатчине, где приехавшие гости «всегда были очень хорошо угощаемы», и где «всякий имел свой номер, в который принашивали поутру и пополудни полный прибор чаю, кофе, шеколаду, на вечер две восковые свечи; как первому вельможе, так и последнему чиновнику оказывали те же учтивости в приеме». Первый раз за день общество собиралось вместе обедать часам к двенадцати, затем каждый мог проводить время, как заблагорассудится, и только к семи часам все вновь сходились в зале, чтобы сообща предаться развлеченьям. Свобода в обращении у Меньшого двора ничем не стеснялась.

С особой яркостью это ощущалось благодаря недавнему визиту Долгорукова к знатным господам Елагиным, который он вспоминал и с ужасом и со смехом. Там хозяин, «окружен садами роскошнейших бояр, вел род жизни собственно свой и совершенно необыкновенный, не выходил из халата, не снимал колпака, ужинал летом в восемь часов и имел привычку всей семьей по окончании стола тянуть тропари — на таком пути, каков Петергофский, по которому всякий езжал к кому-нибудь или слушать музыку, или смотреть ракеток, или плясать до рассвета, такой обычай превращался в посмешище и соблазн».

Не то было в Гатчине, где «стол всегда прекрасный, по вечерам музыка в саду и разные игры: или благородный театр, или немецкий, в саду качели, кегли свайка, в комнатах волан, жмурки, фанты, танцы и разные другие игры». Какой замечательный перечень! И легкой тенью проходит невольная зависть к взрослым людям, наследникам древних и именитых родов, чье воспитание с детства отполировывалось до мельчайших нюансов, которые могли себе позволить с такой детской легкостью и беззаботностью предаваться играм. Приходится признать, что наше представление о жеманстве и этикетности XVIII века не до конца справедливо…

Флирт и любовные увлечения составляли немалую часть времяпрепровождения и придавали ему особый интерес. Вечерами «начинался или театр, или игра в карты и в лото, а между молодыми людьми разные резвости в саду и на террасах». Для князя Долгорукова эти воспоминания были особенно дороги, так как именно в гатчинском обществе он достиг «торжества чувствительного и нежного», завязав не просто отношения, свойственные юности и большому свету, «где все строится на песке и уносится вихрем», а встретив свой идеал, воплотившийся в бедной смольнянке простого рода — Евгении Смирной. Сближаясь с ней на репетициях «благородного» театра, преодолевая соперничество графа Мусина-Пушкина и князя Голицына, заручаясь поддержкой друга детства Павла Вадковского, Долгорукову удалось добиться благоволения и самой девушки, и ее патронов — великокняжеской четы, — и сделать ее своей супругой.

Незадолго до свадьбы Долгорукова, и до окончания летнего пребывания в Гатчине, Павел Петрович и Мария Федоровна сделали невероятно щедрый подарок всем своим друзьям, особенно ценный тем, что, как известно, наследнику казна выдавала денег в обрез, и тот сам вынужден был брать рублей по пятьдесят в долг у Вадковского… Специально приглашенный знаменитый фокусник выпустил девять щегленков, и каждый из них сел на плечо к адресату, держа в клюве подарок — бриллиантовый перстень с инициалами Марии Федоровны для дам и Павла — для кавалеров.

Стоит отметить, что двор Павла противостоял Большому двору не только по политическим причинам. Екатерина с ее «небесным взглядом» для современников и ее вельможное окружение стремились к воплощению классических идеалов во всем — в архитектуре, в образе мыслей, в военных действиях. Тогда как Малый двор соединял в себе романтизм Павла — «русского Гамлета» и сентиментализм Марии Федоровны, которую почитатели находили «величавой, ласковой и естественной», а приближенные екатерининского двора — скучной в ее добродетели.

Увлеченность романтикой и внимание к миру чувств делали чету Великих Князей прекрасными хозяевами для всех гостей их загородных владений. Но монаршая привязанность капризна и, взойдя на престол, Император Павел I забыл о Долгорукове и его нежной супруге — друзьях его изгнания. Простимся же и мы с благородным князем, возвратившись из XVIII столетия в наш XXI век…

Анастасия ДОКУЧАЕВА