Приходит время сказать: музыкант в России – больше чем музыкант. Конечно, если речь идет о музыканте-универсале, носителе классических традиций, музыканте-миссионере неповторимого душевного склада и новаторской смелости, чье искусство по силе воздействия сравнивается с проповедью. А наш герой всю жизнь свершал истинно благодетельную экспансию музыкой в души людей.

Музыка в воссоздании этого страстного артиста была всегда вдохновенным полетом в будущее, открывала новые миры, излучала бесконечную любовь к людям, жажду добра, милосердия, справедливости и переустройства мира во имя счастья всех людей. Его музыка была исповедью и проповедью одновременно. Горячо откликаясь на невероятную по интенсивности всемирную концертную деятельность Мстислава Ростроповича, пресса давала оценки, далеко выходящие за пределы «чистого искусства». Вряд ли о ком-либо из самых знаменитых современных музыкантов можно было сказать, например, так: «В руках Ростроповича музыка становится моральной силой, а каждый концерт – трансцендентным событием» («Чикаго трибюн», 2002). Или так: «Дирижер, дьявольской силой вносящий порядок в пространство между добром и злом» (испанская пресса, 2000). Что бы ни исполнял Ростропович, люди воспринимали эту музыку не только как дар искусства, но и дар исключительной в своей нравственной мощи души. Однажды, после исполнения Пятой симфонии Дмитрия Шостаковича в Дижонском Аудиториуме (Франция), Мстислав Леопольдович сформулировал нечто из ряда вон выходящее: «Исполняя музыку, я защищаю права человека. Самое важное для меня – знать, что люди счастливы и свободны».

«Его искусство всегда имело общественные последствия» – так писали о Ростроповиче-музыканте и Ростроповиче-гражданине в России. И потому, наверное, только в биографии этого уникального артиста мог возникнуть эпизод «концертирования» у Берлинской стены, о котором сам виолончелист любил рассказывать с озорной улыбкой:

Едва я увидел, как ломают эту проклятую стену, я сказал другу Антуану, имеющему свой самолет: «Завтра я должен быть в Берлине». Схватил виолончель, и мы полетели. Я не хотел рекламы. Просто хотел поиграть непременно у рассыпающейся стены музыку Баха. Я играл и смотрел на вдохновенные лица молодых немцев. Многие плакали от радости. И я не мог сдержаться... Какое счастье было видеть, что эта проклятая Берлинская стена — символ двух враждующих половин планеты — рассыпалась в прах!

Вот так: схватил виолончель и полетел. Весь мир узнал этот страстный «почерк» Ростроповича-гражданина и, добавим, христианина. Так, схватив виолончель, он прилетел всего на несколько часов в Москву, чтобы играть перед участниками Конгресса памяти академика Сахарова. Так прилетел он и 20 августа 1991 года, в час новой трагедии, нависшей над Россией, прилетел, едва увидев на экране телевизора «этих путчистов с трясущимися руками», совершивших антиконституционный переворот. Он вылетел из Парижа спонтанно, без визы и без виолончели, оставив жене Галине лишь прощальную записку: «Прости, я знаю, что ты уж меня больше не увидишь». Был готов к самому худшему…

Признаемся: невозможно было даже представить лицо интеллигента, лучезарного музыканта Ростроповича рядом с... огнестрельным оружием. Однако сенсационная фотография, опубликованная в журнале «Огонек», где на плече музыканта спит его «охранник», могучий парень в расшнуровавшихся кроссовках, и упрямо бодрствует защитник «Белого дома» маэстро Ростропович с автоматом Калашникова, который держит подобно грифу виолончели левой рукой, - облетела весь мир. Из исторических аналогий можно вспомнить разве что композитора Рихарда Вагнера, сражавшегося на баррикадах революции 1849 года в Германии…

Две ночи провел Мстислав Ростропович в доме российского парламента, разделяя с его защитниками все тяготы революционного противостояния «хунте» заговорщиков. Из 56 часов, проведенных тогда в России, спал только два… А через несколько дней, когда собралась Чрезвычайная сессия Верховного Совета СССР, подвиг Ростроповича-гражданина был у всех на устах. Писатель Алесь Адамович сказал с высокой трибуны: «Это была революция с лицом Ростроповича!» А музыковед Леонид Гаккель, вспоминая те трагические дни, писал: «Путч сгинул еще и потому, что увидел перед собой Мстислава Ростроповича — эту воплощенную праздничность свободы… Мстислав Ростропович в Москве — миг нашего счастья в непроглядном августе 91-го»…

В свое время Гоголь сказал о Пушкине изумительную фразу: «Это русский человек в его развитии, в каком он, может быть, явится через двести лет». И хотя мы до сих пор спорим, движется ли русский человек к Пушкину или вспять, – личность такого колосса культуры современной России, как Мстислав Ростропович, лишь подтверждает «нечаянное» пророчество Гоголя. Стремительность и азартность во всех жизненных проявлениях; восхитительное бесстрашие на переломах судьбы; неподражаемая «первичность» глобальных замыслов и творческих свершений, не имевших аналогов в истории, – это ли не пушкинское в личности русского музыканта? А еще – неистощимое жизнелюбие, ирония и самоирония, эдакий истинно пушкинский, «вдохновенно-трезвый» охват жизни и совершенно непостижимая «высшая готовность к смерти» (слова Андрея Битова о Пушкине). Ростропович изначально был убежден: всякое существование на пределе – источник силы. И всегда утверждал нечто парадоксальное: «Неистовость и есть форма сохранения». Отсюда произошел и его единственный в своем роде брэнд: «Неистовый Мстислав».

Биографы путаются: кто же он такой? Из каких этносов явился? Смешались польская, литовская, немецкая, русская кровь и породили некий космополитический плод русской культуры – музыканта Мстислава Ростроповича, реформатора виолончели ХХ века, вселенского триумфатора, «грандиозного маэстро» (слова Лючано Паваротти), Гражданина Мира, генерировавшего гуманитарную энергию разных стран и народов. В его монакском паспорте ?1, сделанном для передвижения маэстро по планете принцессой Грейс (безвременно погибшей в 1982 году), было записано: «национальность не определена». И сам владелец
эксклюзивного паспорта, дожив до 80-ти лет, не изменил своих убеждений:

«Я твердо решил, что умру апатридом (т.е. без гражданства. – Т.Г.). Это особое ощущение, когда никому не принадлежишь». Значит, человек – из Космоса?.. Из Вселенной?..

Именно так. Ибо лишь бескрайний вселенский мир русской духовной истории и культуры мог породить и взлелеять такой феномен личности, феномен человеческого Таланта, как Мстислав Ростропович. Речь идет, конечно, о Человеке века, который своим магическим артистизмом и фантастическим общественным темпераментом, действительно, объял весь цивилизованный мир, создав некий новый круг «кровообращения» жизни, творчества, культуры и связей между людьми. Создал новый тип корифея эпохи.В сущности, вся его жизнь – как миф, как фантастический полет. И все в этой жизни было необыкновенно.

Мстислав Леопольдович родился 27 марта 1927 года в Баку, в семье потомственных музыкантов. Отец – Ростропович Леопольд Витольдович (1892 – 1942) – выдающийся виолончелист, пианист, композитор (выпускник Петербургской консерватории по классу виолончели А. Вержбиловича и фортепиано А.Есиповой). Мать – Федотова Софья Николаевна – пианистка, педагог (выпускница Московской консерватории по классу К.Игумнова).

Супруга – прославленная певица (сопрано), примадонна Большого театра Вишневская Галина Павловна (1926 г. рожд.), создатель единственного в мире по своим методикам Центра оперного пения в Москве. Две дочери, выпускницы Джульярдской школы, Ольга (виолончелистка, 1956 г. рожд.) и Елена (пианистка, композитор, 1958 г. рожд.); заняты воспитанием и образованием своих детей – шестерых внуков Ростроповича и Вишневской: Ивана, Сергея, Анастасии, Владимира, Олега, Мстислава. Живут в Париже и Нью-Йорке.

Мстислав Леопольдович Ростропович скончался 27 апреля 2007 года в Москве. Похоронен на Новодевичьем кладбище.

КОЕ-ЧТО О ПРЕДКАХ

И русская судьба безбрежней,
Чем может грезиться во сне,
И вечно остается прежней
При небывалой новизне.
Борис Пастернак

Фортуна готовила Ростроповичу невероятные сюрпризы. О том, что его отец – Леопольд Витольдович Ростропович, по происхождению польский дворянин с исторической родословной, а предки Ростроповичей занесены в шестую книгу дворянства России, – Мстислав узнал лишь в конце ХХ века. Всю жизнь ни Слава, ни его старшая сестра Вероника даже не догадывались о своем дворянском происхождении. В советской стране об этом лучше было «не знать». Но в семье Ростроповичей была еще одна роковая причина, по которой нужно было намертво забыть слово «дворянин». Об этом рассказ впереди…

Между тем в канун 70-летия великого русского музыканта в Польше разыскали фамильный дворянский герб Ростроповичей и подписанный российским императором Александром II документ, в котором значилось: «Считать семью Ростроповичей со всеми его сыновьями причисленной к высшей гильдии дворянства». Этой «новостью» Мстислав Леопольдович впервые поделился с друзьями в Оренбурге (на родине матери), а потом и в Воронеже (на родине отца) в дни своих юбилейных чествований и краткосрочных приездов в любимые города.

Воронеж волею судеб стал первым русским городом, где зачиналась «музыкальная родословная» Ростроповичей. Осталось не до конца выясненным, почему дед Мстислава – Витольд Ганнибалович Ростропович, родившийся в Варшаве и учившийся в Лейпциге, избрал местом своей музыкально-педагогической карьеры именно великорусский город Воронеж, куда он прибыл в конце 1870-х годов. Так или иначе, но очень скоро Витольд Ганнибалович нашел в Воронеже свое семейное счастье. Он женился на Матильде Александровне Пуле, дед которой по материнской линии, врач Герман Федорович Столль, был, между прочим, известным музыкантом-органистом. И даже смерть настигла его в 1887 году играющим на любимом инструменте во время богослужения…

Витольд и Матильда (напомним: дедушка и бабушка Мстислава Ростроповича) обвенчались весной 1880 года. 17-летняя невеста была одной из семерых детей рано овдовевшей Анны Германовны Пуле (урожденной Столль). Окончив только шесть классов лучшей в Воронеже Мариинской гимназии и оставив учебу из-за болезни, Матильда Пуле вышла замуж по любви и посвятила свою жизнь мужу и детям. Детей было четверо, младший из которых – Леопольд (отец Мстислава) родился в 1892 году. К этому времени Витольд Ганнибалович занимал уже весьма почетное место в музыкально-просветительских кругах Воронежа. В 1883 года он стал членом правления созданного в городе отделения Императорского музыкального русского общества и постоянно участвовал в концертах ИМРО как пианист.

С 1889 года и в течение 16 лет Витольд Ростропович преподавал фортепианную игру в мужской классической гимназии и особенно прославился своими музыкальными произведениями, активно издававшимися в Воронеже. Известно, что педагогический репертуар воронежского пианиста В.Г.Ростроповича распространялся и во многих других городах России. Можно понять, почему младший сын Витольда Ганнибаловича – Леопольд стал недюжинным пианистом, хотя обрел славу прежде всего как выдающийся виолончелист. В сущности, он единственный из четырех детей Витольда и Матильды унаследовал блестящие способности музыканта-универсала: абсолютный слух, память, способности к сочинительству, прирожденный артистизм, наконец, руки виртуоза-инструменталиста – все то, что унаследовал и его единственный высоко одаренный сын Мстислав. И потому, влюбившись в виолончель с юных лет (под влиянием чешского виолончелиста А.Лукинича, прибывшего в Воронеж), Леопольд Ростропович не забросил и фортепиано, продолжая считать этот клавишный инструмент основой профессионального совершенствования любого музыканта. Подобное отношение к этим двум инструментам унаследовал от отца и его сын. Известен афоризм Мстислава Ростроповича: «Фортепиано – фундамент инструментализма».

Леопольду было всего 13 лет, когда отец привез его в Петербург на экзамены в консерваторию. Услышав яркую одухотворенную игру юного воронежца, глава петербургской виолончельной школы, профессор Александр Валерианович Вержбилович согласился принять его в свой класс. Это было великолепное начало пути к будущей европейской известности. В 1910 году 18-летний Леопольд Ростропович окончил Петербургскую консерваторию с золотой медалью, что было редким, высшим отличием, которого удостаивались лишь самые талантливые выпускники. Кстати, его коллега по классу Вержбиловича, в будущем известный профессор Московской консерватории Семен Козолупов, получил при выпуске лишь серебряную медаль. Но жизнь не разлучит этих двух русских музыкантов-виолончелистов. Их судьбы причудливым образом скрестятся в будущем, и не только по линии профессиональной: они вдруг женятся на родных сестрах Федотовых из Оренбурга, выпускницах Московской консерватории. Эти связи найдут свое отражение и в жизни их детей…

Итак, вдохновленный успехами выпускных экзаменов в консерватории, выступив с несколькими концертами в Петербурге и Москве, Леопольд Ростропович отправился в большое турне по Европе, начав свое путешествие на родине отца в Польше. Его сольные концерты в Лодзи и Кракове, а затем и в Париже вызвали самый восторженный прием публики и похвалу прессы не только французской, но и американской, и английской.

Одним из самых примечательных событий европейского вояжа Леопольда Ростроповича стала его стажировка у знаменитого испанского виолончелиста и дирижера Пабло Казальса, чьи концерты он слышал в Петербурге. У Казальса в ту пору было немало учеников, но Леопольда Ростроповича он запомнил, интересовался его творчеством впоследствии и, что удивительно, много позже, сам инициировал профессиональное общение с Ростроповичем-сыном,неожиданно пригласив его в 1958 году в Париж для участия в жюри своего конкурса виолончелистов. Мстислав Леопольдович часто вспоминал об этом с глубокой благодарностью и благоговением и сделал все, чтобы возродить уже в новом тысячелетии этот конкурс виолончелистов имени Пабло Казальса, который прекратил существование после смерти его создателя, последовавшей в 1973 году.

Однако продолжим рассказ о Леопольде Ростроповиче. Вернувшись из Европы в Россию в 1911 году, он выступил с многочисленными концертами не только в родном Воронеже, но и в городах Крыма, в Казани, Ростове-на-Дону, позднее – в Тбилиси и Баку. Жизнь, казалось, улыбалась ему, но «европеизированная» душа музыканта вновь позвала его в Петербург. Леопольд Витольдович переезжает в северную столицу России в 1912 году и поступает в оркестр Мариинского театра, продолжая при этом давать концерты в России и за рубежом. Любопытно, что в том же 1912 году наступил перелом и в судьбе Семена Козолупова: он переехал в Саратов, чтобы вести класс виолончели и камерного ансамбля в открывшейся там консерватории. Этот новый изгиб в профессиональной жизни Козолупова в дальнейшем скажется и на судьбе отца Мстислава…

С наступлением грозных военно-революционных событий в России жизнь Леопольда Витольдовича Ростроповича сломалась. Мрачным предзнаменованием этого перелома стала скоропостижная кончина его отца Витольда Ганнибаловича, последовавшая 25 сентября 1913 года. Скорбные маршруты в Воронеж на похороны и к овдовевшей матери многое изменили в жизни виолончелиста. А в 1918 году Леопольд Ростропович вдруг оказался и без работы, и без концертов во взорванном революцией Петрограде, где начался настоящий голод. Он вынужден был согласиться на предложение Семена Козолупова (получившего в то время приглашение переехать в Киев) принять его педагогическую «эстафету» в Саратовской консерватории. Саратов, где Леопольд Витольдович в результате провел четыре года в качестве профессора консерватории, казался спасительным убежищем посреди хаоса пореволюционных времен и разрастающейся Гражданской войны. Но как раз в эти смутные времена и произошли самые странные, дикие и трагические события в жизни музыканта, которые бросили мрачную тень на всю вторую половину его жизни.

А дело было так. Летом 1919 года Леопольд Ростропович прибыл к матери в Воронеж. Но возвратиться в Саратов ему не удалось: железная дорога оказалась перерезана наступающей Белой армией. А 1 октября 1919 года белые вошли в Воронеж. И почти сразу возобновленный новой властью «Воронежский телеграф» поместил духоподъемное объявление о предстоящем концерте «заслуженного профессора Саратовской Алексеевской консерватории, известного виолончелиста Леопольда Ростроповича». Публично было заявлено также, что сбор от концерта поступит в личное распоряжение генерала А.Г.Шкуро.

Леопольд Ростропович будто бы намеревался даже создать «оркестр воронежских добровольцев имени славного генерала Деникина». Имел ли место сам концерт, газета не сообщила, хотя выходила еще две недели при власти белых.
За сим последовала запутанная история реальных и мнимых событий: спешное отступление Белой армии, с которой якобы ушел из города музыкант Ростропович, и появление его неожиданно год спустя в том же Воронеже да еще с мандатом Наркомпроса для проверки деятельности музыкальных учреждений губернии. Сбитая с толку пресса выступила с разоблачениями «белогвардейского держиморды». Между тем Л.В. Ростропович утверждал: оркестром при Мамонтове и Шкуро не дирижировал, в стане белых не служил, работа идет в реалиях советской России. Разумеется, к делу подключились соответствующие органы.

Как свидетельствуют историки (см. публикацию А.Н. Акиньшина в «Воронежском курьере» от 7 декабря 2000 г.), 9 ноября 1920 года оперативный комиссар Губчека Свирин произвел обыск на квартире и арестовал Л.В.Ростроповича. После двух зафиксированных в протоколах допросов 2 декабря 1920 года коллегией местной «чрезвычайки» музыкант был приговорен к двум годам концлагеря, по амнистии сокращенным до одного года. А 13 января 1921 года Л.В.Ростроповича из чекистского застенка действительно отправили в концлагерь, находившийся в Митрофановском монастыре, и подвергли принудительным работам. Прошения о сокращении наказания со ссылкой на болезнь сердца, на одинокое положение престарелой матери остались без ответа. И только запрос из ЦИКа о его судьбе дал спасительный результат: 9 июня 1921 года, ровно через семь месяцев после ареста, Леопольд Витольдович был освобожден и немедленно уехал в Саратов. Впрочем, уже в августе 1922 года он снова выступал с концертами на своей «малой» родине – в Воронеже. Политические страсти закончились, жизнь в музыке продолжалась…

Так откуда же взялась эта озабоченность ЦИКа судьбой музыканта Леопольда Ростроповича? Все более или менее разъяснилось в постсоветские времена, после посмертной реабилитации Л.В. Ростроповича в 1992 году (когда его дело из спецхрана КГБ было передано в Госархив). Как следует из текста протокола первого допроса музыканта, в начале октября 1919-го его вызвали в штаб белых и «приказали взять на себя организацию оркестра и концертов». А на следующий день к нему домой явился офицер и под угрозами заставил написать объявление в газету. Самого концерта не было: Ростропович уверял, что симулировал болезнь руки. «Оркестра имени Деникина» он тоже не создавал, «хотя желающие находились». Не правда ли, интригующая деталь?

Далее из документов «дела Ростроповича» следовало, что он действительно покинул Воронеж по принуждению офицеров, ибо принадлежал к призывному возрасту, но в Белгороде заболел сыпным тифом и встретил приход красных в больнице. По признанию музыканта, его профессиональные знания были востребованы новой властью: он организовал музыкальную школу, дал массу концертов в пользу раненых красноармейцев, а в Самаре был неожиданно приглашен на агитационно-инструкторский пароход «Красная звезда» и плавал два месяца по Волге. Здесь он и познакомился с членами ЦИКа, с которыми прибыл в Москву. Дело ему нашлось: Народный комиссариат просвещения Российской советской республики поручил ему обследовать состояние музыкального образования в Воронежской и Курской губерниях и к 15 ноября доложить...

«Так осветил события сам Леопольд Витольдович, – пишет «Воронежский курьер». – Наивно было бы полагать, что он полностью искренен (особенно если иметь в виду его дворянское происхождение и, скорее всего, лояльное отношение к Белой армии. – Т.Г.). Но, с другой стороны, кроме объявления в «Воронежском телеграфе», ему ничего в вину и не ставили… А был или не был концерт, следователя особо не интересовало». Словом, как ни крути, музыкант был «уличен в службе у белых» – и баста! Красивый, обаятельный, чрезвычайно общительный и доверчивый, он пал жертвой политической смуты и трагического раскола России, сломавшего судьбы многих русских интеллигентов, людей творческих профессий. Не потому ли этот необыкновенно одаренный музыкант покинул эту землю, когда ему едва минуло 50 лет?..

Иные биографы и музыковеды называют главной причиной такого раннего ухода и вообще не сложившейся всерьез (в годы советской власти) музыкальной карьеры Леопольда Ростроповича – его характер. Не обладая ни решительностью, ни трезвым практицизмом, ни тем более способностью к приспособленчеству, музыкант не был готов жертвовать «старомодными» понятиями о чести, достоинстве и бескорыстии в поисках «удобных» путей самореализации. Но, вероятно, дополнительной причиной его душевного дискомфорта был тягостный груз воспоминаний о концлагере и застенках Губчека. Лучшие годы жизни Леопольда Ростроповича (1920 – 1930-е) проходили в специфической атмосфере жизни советского общества, где господствовал поголовный сыск, а гарантией благополучия служила лишь абсолютно «чистая» анкета.

На счастье Леопольда Витольдовича в дни одного из многочисленных своих турне он встретил в городе Оренбурге свою судьбу Софью Николаевну – талантливую пианистку. Тот концерт, в котором знаменитому виолончелисту-гастролеру Леопольду Ростроповичу взялась аккомпанировать дочь местной музыкальной знаменитости Ольги Сергеевны Федотовой, стал началом романа и сотворческой семейной жизни Софьи и Леопольда.

Он концертировал и преподавал в первые годы советской власти, вплоть до 1930-х годов, исключительно на периферии, особенно успешно в Саратове (где в 1925 году родилась дочь Вероника) и Баку (где в 1927-м родился сын Мстислав).

В Москву перебрался вместе с семьей лишь в 1931 году, несмотря на то, что близкий друг и однокашник Семен Козолупов ему переезжать «не советовал». За этим «не советом» стояло многое. В том числе и боязнь появления в Москве яркого конкурента…

Так или иначе, но в Московской консерватории места для артистического таланта и педагогики виолончелиста Леопольда Ростроповича не нашлось… Весьма скромный заработок давала ему лишь педагогическая работа в районных музыкальных школах столицы и школе при Училище имени Гнесиных. А еще оставались сольные виолончельные вечера, которые не часто, но всегда неожиданно становились сенсацией концертного сезона. Особенно когда Леопольд Ростропович выступал в Малом зале Московской консерватории с замечательным русским пианистом Константином Игумновым или исполнял пьесы собственного сочинения. А композитором он был, судя по всему, интересным. Неслучайно его так любил патриарх московской композиторской школы – Рейнгольд Морицевич Глиэр.

Впрочем, в последние десять лет жизни Леопольда Витольдовича больше волновало музыкально-исполнительское становление своих одаренных детей, чем проблемы собственной артистической или композиторской карьеры. Заботы о достойном профессиональном образовании Вероники и Мстислава были его большой отцовской болью и радостью московских лет жизни вплоть до первых месяцев войны и эвакуации. А там, в Оренбурге (Чкалове), в разгар трагических потерь и лишений, 31 июля 1942 года настал последний час его земной жизни. Не выдержало сердце. Он умирал в полном сознании и успел высказать жене и детям свое последнее напутствие: виолончель и рояль не продавать, как бы ни было трудно; Славе учиться у Семена Козолупова. Воля любимого супруга и отца была исполнена.

ГОДЫ УЧЕНИЯ И СТАНОВЛЕНИЯ СЛАВЫ РОСТРОПОВИЧА

Ты – жизнь, назначенная к бою,
Ты – сердце, жаждущее бурь…
Федор Тютчев

Первые пять лет жизни Мстислава прошли в родном приморском городе Баку, где родители, судя по всему, прожили самые счастливые годы своей жизни. Отец занял место профессора Азербайджанской консерватории, а мать – преподавателя игры на фортепиано. В те годы Леопольд Витольдович много сочинял в жанрах инструментальной и вокальной музыки, играл в ансамблях, выступал с сольными концертами. Музыкой была наполнена вся семейная жизнь Ростроповичей, где подрастали, являя редкие музыкальные способности, двое детей: старшая сестра Вероника, будущая скрипачка, и младший сын Мстислав, будущий реформатор виолончели. Однако начинали они оба свое путешествие в Большую Музыку с фортепиано. Слава уже в четыре года не только бойко играл на рояле, но и охотно импровизировал, сам сочинял маленькие пьески. Как вспоминала Вероника Леопольдовна Ростропович, «Слава изобретал бесконечные вариации даже на тему «Чижика-пыжика» и вообще очень шустро играл на рояле, наследуя манеру отца, который был изумительным пианистом и композитором-импровизатором… Именно отец был нашим музыкальным наставником и держал в руках всю «музыкальную инициативу» в семье. Это он однажды твердо сказал: «Вероника, ты будешь играть на скрипке, а Слава – на виолончели».

В то время Мстиславу уже минуло восемь лет, и семья Ростроповичей осваивала новые условия столичной жизни в Москве. Родители подумывали об учителе для Славы. Но сын хотел учиться только у отца, которым восхищался, которого боготворил. Их уроки не были не «строгими», не систематическими, а «импровизационно-романтическими», как вспоминал Мстислав Леопольдович; при этом отец чаще всего преподносил виолончельную музыку, играя на… рояле. Этот метод культивировал в своей педагогике впоследствии и сам Мстислав Ростропович, что неизменно поражало его учеников, студентов Московской и Ленинградской консерваторий. Словом, как и принято в благородных семьях, отец и сын были неразлучны.

В 1930-епредвоенные годы «московской» биографии семьи, Слава учился там, где преподавал Леопольд Ростропович: сначала в школе имени Гнесиных (1934-1937), потом в музыкальной школе Свердловского района (1937–1941); а еще в Музыкальном училище при Московской консерватории, в классе композиции Евгения Иосифовича Месснера, куда привел его отец, поощрявший склонность сына к сочинительству. Летом 1940 года в городе Славянске, на Украине, где Леопольд Витольдович возглавлял в летние сезоны виолончельную группу курортного симфонического оркестра, произошло знаменательное событие: его 13-летний сын впервые в жизни выступил публично, исполнив Концерт для виолончели с оркестром Сен-Санса. Так началась концертная деятельность Славы Ростроповича. Она блестяще продолжилась и в провинциальном Оренбурге в годы войны.

С оркестром Малого оперного театра (прибывшего из блокадного Ленинграда) Мстислав впервые исполнил «Вариации на тему рококо» Чайковского, немеркнущий шедевр своего пожизненного виолончельного репертуара. Именно здесь, в Оренбурге (Чкалове), была публично явлена универсальная музыкальная одаренность нашего героя: в некоем отчетном концерте советских композиторов он вдруг выступил в «тройственном» амплуа: как композитор, виолончелист и пианист. Колоссальный рывок! И это в труднейшие первые годы войны, полные лишений, нищеты и горестных потерь…

Нельзя не сказать об особенной роли в формировании художественного мировоззрения юного музыканта ленинградского МАЛЕГОТа, прославившегося реформаторским духом, названного еще в довоенные годы «лабораторией советской оперы» (ибо театр дал жизнь двум операм Дмитрия Шостаковича – «Нос» и «Леди Макбет Мценского уезда»).

В Оренбурге Слава буквально пропадал на репетициях и спектаклях театра, присматривался к работе дирижеров с певцами. Известный композитор Михаил Чулаки, сотрудничавший с театром, занимался со Славой композицией. В результате явились на свет первые значительные сочинения Мстислава Ростроповича: Концерт для фортепиано с оркестром, Поэма для виолончели, Прелюдия для фортепиано, исполненные в публичном концерте юным автором. А в газете «Чкаловская коммуна» 10 апреля 1942 года даже проявилась рецензия, комментировавшая эту своего рода музыкальную сенсацию. Известный московский музыковед Р.Глезер писала: «Произведения Славы Ростроповича свидетельствуют о большом мелодическом даровании, тонком гармоническом чутье и музыкальном вкусе. Юный автор подкупает слушателя и своими прекрасными исполнительскими возможностями».

После кончины отца семья Ростроповичей прожила в Оренбурге еще целый год. Юный Слава, ученик 8-го класса школы, которому едва минуло 15 лет, вдруг почувствовал себя главой семьи, ответственным за жизнь и здоровье матери и сестры. Как вспоминал о том времени Мстислав Ростропович, «… наступил перелом. Я стал наверстывать упущенное. Быстро наверстывать». Прежде всего, Слава заменил отца в музыкальном училище, став неожиданно педагогом учеников, превосходивших его по возрасту. Успех дела решил открывшийся в юном музыканте педагогический талант, редкий дар эмоционального общения. Слава ездил на концерты, когда приглашали; играл все, о чем просили; гастролировал вместе с артистами МАЛЕГОТа. А когда заработка от концертов не хватало, мастерил для продажи коптилки, весьма дефицитные в военную пору…

Удивительные по гибкости, изяществу и красоте руки будущего знаменитого русского виолончелиста Мстислава Ростроповича умели создавать не только чудо в музыке, но и мастерить, и строить что угодно…
О своих сиротских годах в Оренбурге Мстислав Леопольдович рассказывал всегда с огромным волнением и чувством благодарности к людям, его поддержавшим.

Вот один из его рассказов: "Когда в 1942 году в Оренбурге, в дни войны, умер мой отец, меня взяли продолжать отцовский класс в музучилище, не глядя на то, что мне было 15 лет, а ученикам – 28! Смерть отца была для меня страшным переживанием. И я тяжело заболел. Болел долго. Но вот однажды меня взяли с собой на «гастроли» в город Орск певцы ленинградского Малого оперного театра, который был эвакуирован в Оренбург. В поезде было страшно холодно. Поэтому каждому выдали по одному одеялу. Но когда поезд тронулся, казалось, холод стал нарастать. Я лежал совершенно окоченевший и думал: «Хорошо бы вот так заснуть и больше не проснуться...» А когда проснулся в 4 часа утра, я вдруг почувствовал, что мне тепло и даже... тяжело. Я пощупал себя в темноте и понял: на мне было шесть одеял! То есть каждый из моих старших коллег-артистов отдал мне свое одеяло. Вот это подаренное мне тепло людских сердец я свято храню в своей памяти.

ИЗ ЛЕГЕНД 1940 – 1960-х годов

Пируй и веселись, мой Гений!
Какая жатва вдохновений!
Вильгельм Кюхельбекер

Одна удивительная страница биографии Мстислава Ростроповича не имеет никаких аналогов в музыкальной истории. В 1944 году, когда еще шла война, он осуществил свой стремительный «пролет» через Московскую консерваторию. Именно пролет! Не было случая во всей истории Alma mater, чтобы студент «перескакивал» со второго курса сразу на… пятый!!! Только Славе Ростроповичу дано было свершить подобный спринт. То есть «штурмовать» МУЗЫКУ со всех сторон. Объять необъятное…

А история была такая. Когда весной 1943 года талантливый сын безвременно скончавшегося в Оренбурге Леопольда Ростроповича – 16-летний Слава держал экзамен в Московскую консерваторию, его приняли сразу на два факультета: оркестровый и теоретико-композиторский. Но и это не все. Слава попал в консерваторский класс так называемого «повышенного фортепиано» (в отличие от «общего фортепиано»), предназначенный для тех, кто изучал композиторские дисциплины. Играл на экзамене даже Второй фортепианный концерт Рахманинова. «Просто потрясающе играл на рояле, – вспоминала его сестра Вероника. – Он был дико работоспособный!» Ходили даже слухи, что профессор Александр Борисович Гольденвейзер прочил виолончелисту Ростроповичу будущее «великого пианиста»…

Вот как рассказывал эту свою особую «консерваторскую историю» сам Мстислав Ростропович в 2006 году, в канун дня 100-летия Дмитрия Шостаковича: Шостакович в ту пору, в 1943 году, был на вершине триумфа после всемирной славы Седьмой симфонии. Поэтому его класс композиции в Московской консерватории был доверху забит учениками. У него учились и Кара Караев, и Борис Чайковский, и многие-многие другие. А вот в классе инструментовки у Шостаковича учились только трое. Я стал четвертым… Однако история была непростая. Дело в том, что я поступил сразу на два факультета Московской консерватории: в класс виолончели Семена Матвеевича Козолупова и в класс композиции Виссариона Яковлевича Шебалина. Изумительный был человек Шебалин! Он дружил с моим отцом, бывал в нашем в доме, знал меня с малых лет. Я – восьмилетний – посвятил ему свои первые музыкальные сочинения. Когда в 1942 году умер в Оренбурге мой отец, Шебалин, будучи директором Московской консерватории, сделал все возможное, чтобы организовать наше возвращение в столицу, хотя это было очень трудно. После смерти отца мы были без средств и без работы. А я окончил тогда только 8 классов школы, мне было 16 лет… Когда мы приехали в Москву, весной я держал экзамен и поступил, как я уже говорил, сразу на два факультета. Но моей мечтой было, конечно, попасть к Шостаковичу. Хотя я знал, что это, по существу, невозможно. И все же я уговорил Козолупова, чтобы он попросил Шостаковича уделить мне минут 25, чтобы я мог «показать» знаменитому композитору свой Первый фортепианный концерт. И Дмитрий Дмитриевич, к моей радости, назначил время для встречи… Я пришел к нему в 31-й класс, сам не свой от волнения. Шостакович листал мою партитуру довольно долго и вдруг говорит: «Слава, а вы не можете это сыграть на рояле?» Я ответил: «Да, конечно». И сел за рояль… Должен сказать: я никогда в жизни, если иметь в виду всю мою «фортепианную карьеру», не играл на рояле в таком сумасшедшем темпе, как тогда! Просто мне было стыдно отнимать у композитора время. Играл так быстро, что уложился в половину отведенных мне 25 минут. Шостакович едва успевал перелистывать страницы партитуры. Потом он встал, пожал мою руку и сказал: «Слава, если вы хотите у меня заниматься (а я знаю, что вы учитесь в классе композиции у Виссариона Яковлевича), то хотя бы по оркестровке я готов вас взять в свой класс». Так я стал учеником Шостаковича и занимался у него три года.

Должен сказать: все эти три года мой учитель по оркестровке ко мне замечательно относился. Были удивительные эпизоды. Вот он звонит ко мне домой и говорит: «Слава, Слава, у вас есть возможность приехать ко мне хотя бы ненадолго?» Я, конечно, мчался. А когда приезжал, он придвигал ко мне стул и просил: «Слава, садись, садись…» И сам садился напротив и говорил: «Давайте помолчим…» Я не знаю, как долго длилось это молчание. Один час, два часа или три… Когда молчишь в таком возрасте, то теряется ощущение времени. Потом он вставал и говорил: «Слава, большое спасибо, что приехал… Стало легче жить!»… И я уезжал. Это было удивительно, просто невероятно: такое особенное общение, такой беззвучный разговор, как говорится, на виртуальном уровне. Конечно, я не знал, о чем он думал. Может быть, он сочинял музыку…

Да, наверное, это были совсем особые отношения. Потому что после Всесоюзного конкурса музыкантов-исполнителей 1945 года (где Шостакович был председателем жюри, а я «прославился») случилось нечто из ряда вон выходящее. Итоги конкурса были объявлены 28 декабря, а где-то уже в январе Дмитрий Дмитриевич встретил меня случайно в коридоре и говорит: «Слава, вы плохо выглядите, вы устали. Я сейчас с семьей еду отдохнуть в Иваново, в Дом творчества. Хочу вас пригласить поехать с нами». Я, конечно, согласился с благодарностью… Прожил целых две недели у Дмитрия Дмитриевича в Иваново. И конечно, мы очень сблизились. Он чувствовал мое обожание… Но вот случилось то, что должно было случиться. Однажды Дмитрий Дмитриевич сказал своим студентам: «На следующий урок я в класс не приду, потому что будет репетиция в Большом зале консерватории моей Восьмой симфонии. Если хотите, вы можете пойти послушать репетицию». Ну конечно, я помчался… Это было потрясение. С самого начала, с самой первой ноты звучания новой симфонии Шостаковича, которой дирижировал Мравинский, эта музыка произвела на меня такое ошеломляющее впечатление, что я, придя домой, тут же решил сам сочинять симфонию. Ведь к тому времени в моем «композиторском портфеле» было уже два фортепианных концерта… Словом, я с полным воодушевлением начал писать симфонию и вдруг понял, что я ТАКУЮ симфонию никогда не напишу. Никогда! Наступил, как говорится, момент истины. Под впечатлением именно Восьмой симфонии я решил отказаться от карьеры композитора навсегда. Но мой дорогой учитель Шостакович среагировал на это по-своему. Он звонил моей матери много раз и говорил: «Софья Николаевна, воздействуйте на Славу, чтобы он бросил виолончель. Он должен сосредоточиться на композиции». Вот даже как! Но такой глупости я не сделал. Слава Богу, что я бросил композицию, а не виолончель…

Была еще одна особенность консерваторской биографии Мстислава Ростроповича, которая предвещала его «звездную» судьбу. Он единственный из выпускников-виолончелистов не сел играть в оркестр, как все смертные, а сразу стал солистом Московской филармонии (еще будучи аспирантом). Более того, стал активно гастролировать по всему Советскому Союзу, «осваивая» страну вдоль и поперек: Урал и Прибалтику, Север и Юг, все крупные музыкальные города. И не только крупные. Были экстравагантные полеты к Северному полюсу и игра перед полярниками; круизы на пароходах по Енисею c баянистом (не пианистом!) и виолончельные концерты на береговых стоянках, в сибирских селах. Слава Ростропович середины 1940-х годов с невероятной энергией «брал быка за рога», то есть в своем музыкальном образовании и самосовершенствовании наступал с трех сторон, с одинаковым энтузиазмом занимаясь и виолончелью, и фортепиано, и композицией. Этот универсализм его музыкальных «штудий», а еще великолепное знание теоретических предметов, которых в учебном плане было достаточно, и позволили ректорату консерватории сделать исключение для Ростроповича и перевести его со второго курса сразу на пятый. А в следующем, 1945-м году Мстислав Ростропович, как известно, одержал свою первую победу на Всесоюзном конкурсе музыкантов-исполнителей, где вместе с ним на пьедестале победителей оказались пианисты Святослав Рихтер и Виктор Мержанов.

Следующая победа на Международном конкурсе имени Гануша Вигана ждала виолончелиста в Праге в 1949 году, где он блестяще исполнил Концерт для виолончели с оркестром Дворжака. Впоследствии именно этот концерт стал одной из самых выдающихся интерпретаций и «визитной карточкой» Мстислава Ростроповича. Выбирая произведение, которое Антонин Дворжак создавал на чужбине, в Америке, 22-летний Слава Ростропович и представить себе не мог, что спустя четверть века ему самому предстоит покинуть родину и глубокие ностальгические интонации этой музыки станут особенно близки его душе. Но в 1949 году важнее всего был этот триумф советского артиста, исполнившего сложнейшее произведение в ответственной обстановке конкурса на родине композитора. Целую историю, связанную с этим «пражским триумфом», Мстислав Леопольдович поведал однажды в 2000 году после воистину вдохновенного исполнения Концерта Дворжака вместе с оркестром Bamberger Simphoniker на своем собственном XII фестивале во французском городе Эвиане... Вот его рассказ:

Когда в 1949 году я получил первую премию на конкурсе виолончелистов в Праге, меня пригласила знаменитая чешская фирма звукозаписи «Супрафон», которая выпускала к юбилею Дворжака пластинки с лучшими интерпретациями его произведений. Кстати, это была первая в моей жизни «иностранная» пластинка… А поскольку сотрудники фирмы заботились о самом высоком исполнительском уровне, то очень хотели, чтобы оркестром дирижировал Вацлав Талих. Вацлав Талих? Я не знал этого музыканта, но сразу вспомнил один мой разговор с дирижером Евгением Мравинским в то время, когда я еще не выезжал за рубеж. Он спросил меня: «Как вы думаете, кто самый лучший дирижер на свете?» Я назвал, кажется, Фуртвенглера. А он крикнул: «Нет! Талих!» Я был ошеломлен и, конечно, запомнил эту фамилию… А в Чехии была, оказывается, такая история: в дни оккупации Вацлав Талих дирижировал каким-то концертом. Когда Прага и Чехия были освобождены, кто-то донес на него, уличив в «сотрудничестве» с немцами. Талиха поместили под домашний арест, выгнали из филармонии, а потом заслали в Братиславу. В ту пору Президентом Чехословакии был Клемент Готвальд. И фирма «Супрафон» написала письмо Готвальду о том, что они выпускают пластинки к юбилею Дворжака с самыми великими исполнителями и просят разрешения привезти из Братиславы в Прагу Вацлава Талиха – не для выступления в открытом концерте, а только для участия в записи на пластинку Концерта Дворжака с советским виолончелистом Ростроповичем.

И Готвальд разрешил! И Талих приехал: совершенно седой, старенький уже, такое потрясающе красивое славянское лицо. Мы с ним встретились еще до записи. Он сказал: «Я хотел бы послушать вас, как вы играете, чтобы быть готовым к ансамблю с вами». Я, конечно, согласился. Играю. И вдруг он мне говорит: «У меня есть для вас маленький совет... Понимаете, вот это место, после соло флейты, где написано animato (что значит – «воодушевленно, оживленно». – Т.Г.), Дворжак очень хотел, чтобы это начиналось медленно»… А я ему: «То есть как это – ОН ХОТЕЛ?» Талих мне: «Я это хорошо помню, потому что слышал от Дворжака». Тогда я Талиху сказал: «А раз так – учите меня от начала и до конца. Расскажите мне, пожалуйста, абсолютно все, что помните»…

И вот теперь и всю жизнь я исполняю Концерт Дворжака так, как рассказал мне Вацлав Талих. Лишь одно место в этой партитуре я играю абсолютно «от себя» – это самый конец Концерта перед последним tutti оркестра. Играю вопреки даже авторским рекомендациям. Ведь у Дворжака здесь написано FORTE! А я играю PIANISSIMO! Для меня эта музыка – В ДАЛЬ УХОДЯЩАЯ РОДИНА, которую ты больше не увидишь… Она уходит, и ты – вместе с ней…

Должен сказать: я исполнял Концерт Дворжака, может быть, тысячи раз. Но каждый раз думаю, что играю его первый раз в жизни. И те же «первозданные» эмоции возвращаются. Это вообще мой принцип, мой девиз: подходить к каждому сочинению как к новому, впервые исполняемому. Всякий раз – премьера!»

Этот рассказ Мстислава Ростроповича – один из самых сокровенных, мировоззренческих. Как человек-творец-универсал, вестник нового времени, он изначально принял формулу вечного совершенствования и вечного углубления связей с жизнью духа своих предшественников и современников, сделав этот творческий труд в сфере музыки (и не только!) высшей целью жизни.

ВОЛШЕБНАЯ ЦЕПОЧКА КОМПОЗИТОРОВ

Ты пройдешь умы и земли,
Чтоб преданьем в вечность впасть.
Борис Пастернак

Невозможно не сказать о тех чертах личности и поступках молодого музыканта-супермена (порой вызывавших даже недоумение и раздражение современников), которые определили, в конце концов, его жизненное и творческое credo.

Прежде всего, это – гордая независимость от суетной конфликтности. Умение отрешиться от переживаний ради высшей, всепоглощающей творческой цели. Всему этому Слава Ростропович «научился» (если можно так сказать) у Сергея Сергеевича Прокофьева, с которым его свела судьба в начале 1950-х годов… Святослав Рихтер рассказывал: «После того как мы сыграли прокофьевскую Виолончельную сонату (она прозвучала 1 марта 1950 года в Малом зале консерватории. – Т.Г.), Ростропович цепко схватился за Сергея Сергеевича…» Но вот вопрос: как сумел этот экспансивный виолончелист и весьма преуспевающий концертант найти ключ к душе замкнутого гения? Ведь после разгромного Постановления ЦК ВКП(б) 1948 года Сергей Сергеевич жил в своем доме на Николиной Горе, отключившись от обстановки гонений и унижений. Много болел, но не сдавался. Напротив, стремился сохранить молодость духа и неустанно трудился, оставаясь всегда точным, аккуратным, подтянутым и … по-детски увлеченным.

Ростропович прожил в доме Прокофьева на Николиной горе два лета. Постигал тайну не ремесла, а вдохновения, рождающего шедевры. Отведенная Славе комната находилась рядом с прокофьевским кабинетом, и каждое утро он просыпался с тревогой о больном композиторе. Но созидающий дух Прокофьева, пренебрегая болезнями, отдыха не знал. Никакие запреты врачей не могли отвлечь композитора от музыки. По свидетельству Ростроповича, «за исключением сна, все его мысли были только о музыке, и поэтому темы, которые он записывал на конфетных коробках, кусках бумаги и в своих записных книжках, могли появиться в любое время».

А работал Прокофьев тогда, общаясь и советуясь с увлеченным его музыкой виолончелистом, именно над Симфонией-концертом для виолончели с оркестром, которую впоследствии и посвятил «своему консультанту» и первому исполнителю. Вместе работали и над созданием совершенно нового произведения - Концертино для виолончели с оркестром. Не было в истории музыки другого примера такой общей работы композитора и интерпретатора. Наблюдая эту редкую дружбу, жена Сергея Сергеевича, Мирра Мендельсон заметила: «Прокофьев сразу почувствовал сложившийся высокий уровень музыкального мышления Ростроповича». А Мстиславу как воздух нужна была эта атмосфера рождения новаторства, подлинного миссионерства в сфере музыки.

Только после смерти Прокофьева мы узнали, что за несколько дней до кончины композитор продиктовал жене список из семи незавершенных произведений, где на первом месте стояло Концертино для виолончели и оркестра в трех частях, а на третьем месте — Соната для виолончели соло в четырех частях... И это были последние творения великого композитора, который когда-то говорил известному виолончелисту Григорию Пятигорскому, без успеха исполнившему его Первый виолончельный концерт: «Мне мало знаком ваш сумасшедший инструмент».

С какой-то сверхъестественной силой Слава Ростропович сблизил и сроднил творческую мысль Прокофьева с этим «сумасшедшим инструментом», подвигнул новаторскую фантазию композитора на целую реформу, превратившую неудавшийся Концерт в Симфонию-концерт, а саму виолончель — в инструмент-гигант, с новой обширной ярко-концертной палитрой красок.

Ростропович жаждал участвовать в развитии новой музыки, и эту жажду пронес через всю жизнь. Под его могучим артистическим влиянием был создан в ХХ веке огромный новый репертуар для виолончели. И в этот процесс были вовлечены крупнейшие композиторы разных стран.

Сам Слава любил рассказывать о «волшебной цепочке» композиторов, ставших «жертвами» ЕГО ВИОЛОНЧЕЛИ. Вот один из этих рассказов, записанных в начале 1960-х годов:

Парадокс в том, что я специально не старался побудить композиторов писать для виолончели. Общаясь с мастерами-композиторами, я, конечно, страстно хотел играть их музыку, и я задумывался о путях развития и состоянии виолончельной литературы... Еще студентом я играл новый виолончельный концерт Рейнгольда Морицевича Глиэра, с которым меня познакомил отец в 1939 году, когда композитор пришел к нам однажды в гости. Через много лет, уже завершая консерваторию, я играл этот Концерт для виолончели Глиэра на классном вечере Семена Матвеевича Козолупова в Малом зале, а позднее и в Зале Чайковского, с оркестром. Глиэр любил дирижировать своими сочинениями, и мы неоднократно играли его концерт в Ленинграде, Свердловске, Риге, Таллине, Харькове...

Вот эта «волшебная цепочка» и началась, собственно говоря, с Глиэра; у него оказалась «легкая рука». А вскоре я выучил концерт Николая Яковлевича Мясковского. Исполнение понравилось автору, и он решил написать Сонату для виолончели и фортепиано. Когда я играл эту сонату в первый раз, послушать пришел Прокофьев — они дружили с Мясковским (и, кстати, оба учились у Глиэра). «Волшебная цепочка» потянулась дальше. И вскоре Сергей Сергеевич тоже написал Сонату для виолончели и фортепиано, которую мы исполнили с Рихтером. А потом началась капитальная работа Прокофьева над Симфонией-концертом, когда мы часто общались… Далее – вы не поверите… О том, что Дмитрий Дмитриевич написал Первый виолончельный концерт, вдохновленный, как оказалось, музыкой Прокофьева в моем исполнении, я узнал из газет… Но оказалось, это открылась новая страница моей собственной истории: «волшебная цепочка» уже протянулась в зарубежные страны. Концерт Шостаковича в моем исполнении услышал в Лондоне Бенджамин Бриттен и вскоре сочинил для меня сонату, а потом и Симфонию для виолончели с оркестром...

События «золотого века» виолончели развивались с невероятной быстротой. И вскоре список «жертв» Ростроповича пополнился именами таких композиторов, как Хачатурян, Вайнберг, Борис Чайковский, Бабаджанян, позднее – Бернстайн, Лютославский, Блисс, Лессюр, Берио, Соге, Дютийе, Шнитке, Пендерецкий, Губайдулина, Пярт, Канчели, Щедрин… Мечислав Вайнберг остроумно назвал этот процесс «пробуждением у композиторов инстинктов виолончельного мышления». К своему 70-летнему юбилею Мстислав Леопольдович буквально бредил воинственной идеей «сделать свою сотню». То есть довести количество мировых премьер посвященных ему сочинений для виолончели до ста.

Как и следовало ожидать, этот героический план был перевыполнен.
В конечном счете количество мировых (не только виолончельных, но и симфонических, и оперных) премьер посвященных Ростроповичу сочинений выросло до 230! Результат, достойный Овна-завоевателя. Не зря же на принадлежавшей ему лучшей в мире виолончели Страдивари «Дюпор» (которой в 2011 году будет 300 лет) остался «шрам» от императорской шпоры Наполеона Бонапарта! Согласно легенде правитель Европы, услышав, как звучит инструмент в руках знаменитого композитора и виолончелиста Жана-Луи Дюпора, пожелал сам поиграть и… неловко задел корпус виолончели ногой… Эту легенду Мстислав почтительно (но и достаточно саркастично!) лелеял, ощущая свою невольную причастность к «великим завоевателям» и тем тщеславным гордецам, которые испокон веков двигали историю вперед.

А в памяти поколений наверняка останется амбициозная реплика молодого Ростроповича: «Я презираю тех виолончелистов, которые жили во времена Моцарта и не «выжали» из него ни одного произведения для виолончели. Ни одного! И тех, кто не побудил Бетховена или Брамса создать хотя бы по одному концерту для виолончели…»

Т.Н. ГРУМ-ГРЖИМАЙЛО

Мстислав Ростропович. Жизнь как легенда. Часть 2

Мстислав Ростропович. Жизнь как легенда. Часть 3