Андрей Платонов был человеком неразговорчивым и грустным. Однажды литератор, имя которого забыто, настолько яростно убеждал его, будто сам он пишет не хуже, если не лучше, что ангельское терпение Платонова лопнуло: «Давайте условимся раз и навсегда, — воскликнул он: — вы пишете лучше. Лучше. Но только чернилами. А я пишу кровью».

Андрей Платонов, начавшийся как писатель в 1919 году, возвращался к русскому читателю в два этапа: во время хрущевской «оттепели» и в период перестройки. И в том, и в другом случае фигура его была подсвечена искажающими облик политическими юпитерами. На нашей памяти энтузиасты перестройки именем Платонова побивали советскую власть и делали из него едва ли не диссидента, что абсолютно противоречит положению вещей.

Проза Платонова — это Слово «проросших в мироздание корней». Диссидентом по своему душевному устройству он никак быть не мог. По рождению принадлежащий к самому «революционному классу» — пролетариату, он и сам пережил революционный экстаз. «То, что буржуазия нам враг, — известно много лет. Но что она враг страшнейший, могущественнейший, обладающий безумным упорством в сопротивлении, что она действительный властелин социальной вселенной, а пролетариат только возможный властелин… — это нам стало известно из собственного опыта», — писал Платонов в 1921 году («Всероссийская колымага»).

Как художник, он сумел показать из недр революционную стихию, эту кипящую человеческую магму, из которой вываривалось что-то новое, а как мыслитель сумел придать ей философскую притчевость. «Плоть от плоти», он был тем не менее европейски образованным человеком. Юрий Нагибин (с его отчимом писателем Рыкачевым Платонов близко общался) свидетельствует: «С ним было всегда гипнотически интересно. Он прекрасно знал все, что делается в мире литературы, в мире искусства, в мире точных наук. Неудивительно, что он все знал про паровозы да и про технику вообще, но он был „у себя дома", когда речь заходила о фрейдизме, о разных космогонических теориях или о нашумевшей книге Шпенглера „Закат Европы". Помню его спор с моим отчимом о знаменитом и несчастном Вейнингере, пришедшем к самоубийству теоретическим путем. Я слушал его с открытым ртом… В области литературы у него тоже не было белых пятен. Он чувствовал себя одинаково легко в мире Луция Аннея Сенеки и Федора Достоевского, в мире Вольтера и Пушкина, в мире Ларошфуко и Стендаля, Вергилия и Лоренса Стерна, Грина и Хемингуэя. Его нельзя было обескуражить каким-то именем или теорией, новым учением или модным течением в живописи. Он знал все на свете! И все это, как у большинства настоящих людей, было золотыми плодами самообразования».

В своем великом романе «Чевенгур» (1929) Платонов показал стронувшийся, перевернувшийся после семнадцатого года мир, где все сорвалось с мест и понеслось, где каждый захотел взять чужую, более значительную роль — «Кто был ничем, тот станет всем!»: деревенская повариха называет себя «заведующей коммунальным питанием», конюх — «начальник живой тяги»… Есть у Платонова и «надзиратель мертвого инвентаря», и Иван Мошонков переименовавшийся в Федора Достоевского, и Степан Копенкин, который вместо иконки Божией Матери зашивает в шапку портрет Розы Люксембург… Все начальники, все при должностях, сменили богов, бросили привычные занятия. А что? Буржуи расстреляны, плохих людей больше нет, остались только хорошие — все ждут немедленного коммунизма… «Ты что за гнида такая, — возмущается Копенкин, — сказано тебе от губисполкома закончить к лету социализм!»

«Переход в социализм и, значит, в полный атеизм совершился у мужиков, у солдат до того легко, точно „в баню сходили и окатились новой водой". Это — совершенно точно, это действительность, а не дикий кошмар», — писал Василий Розанов в ноябре 1917 года («Апокалипсис нашего времени»).

Андрей Платонов никак не мог быть диссидентом, он был летописцем новейшей истории — времени «строительства коммунизма в одной отдельно взятой стране». Подчинив себя языку эпохи, он художественно закрепил языковую стихию новой реальности: лексику лозунгов, митингов, декретов, канцелярий — авангардную лексику. Когда авангард (а авангард — это то, что в первый раз) проникает во все сферы жизни и становится нормой — это ад. И Платонов нам это светопреставление убедительно показал.

Андрей Платонович Платонов (настоящая фамилия Климентов) родился в Ямской Слободе на окраине Воронежа 20 августа (1 сентября) 1899 года. Его отец, машинист паровоза, был довольно известным в городе лицом, о нем как о талантливом изобретателе-самоучке не раз писали местные газеты. Мать, простая, глубоко верующая женщина, сумела передать сыну христианское мироощущение. Андрей был старшим из одиннадцати детей. Учился в церковно-приходской школе и городском училище. С 14 лет начал работать — рассыльным, литейщиком на трубном заводе, помощником машиниста. Литературные наклонности обнаружились у него довольно рано — с 12 лет сочинял стихи. После революции, в 1918 году, поступил в железнодорожный политехникум на электротехническое отделение. Воодушевленный новыми идеями времени, участвовал в дискуссиях Коммунистического союза журналистов, публиковал статьи, рассказы, стихи в воронежских газетах и журналах («Воронежская коммуна», «Красная деревня», «Железный путь» и др.).

В 1919 году как рядовой стрелок железнодорожного отряда, а также как «журналист советской прессы и литератор», участвовал в Гражданской войне, получив боевое крещение в стычках с белыми частями Мамонтова и Шкуро.

В 1920 году в Москве состоялся Первый Всероссийский съезд пролетарских писателей, где Платонов представлял Воронежскую писательскую организацию. На съезде проводилось анкетирование. Ответы Платонова дают представление о нем, как о честном (не сочиняющем себе «революционное прошлое», как другие) и довольно уверенном в своих силах молодом писателе: «Участвовали ли в революционном движении, где и когда?» — «Нет»; «Подвергались ли репрессиям до Октябрьской революции?..» — «Нет»; «Какие препятствия мешали или мешают вашему литературному развитию?» — «Низшее образование, неимение свободного времени»; «Какие писатели оказали на вас наибольшее влияние?» — «Никакие»; «Каким литературным направлениям сочувствуете или принадлежите?» — «Никаким, имею свое».

Андрей Платонов короткое время был кандидатом в члены РКП(б), но за критику «официальных революционеров» в фельетоне «Душа человека — неприличное животное» в 1921 году был исключен как «шаткий и неустойчивый элемент». В этом же году вышла его первая книга (брошюра) «Электрификация», а в следующем году в Краснодаре сборник стихов «Голубая глубина».

На какое-то время Платонов оставляет литературный труд и полностью отдается практической работе по специальности (пролетарский писатель, по его мнению, обязан был иметь профессию, а творить «в свободные выходные часы»). В 1921–1922 годах он состоит председателем Чрезвычайной комиссии по борьбе с засухой в Воронежской губернии, а с 1923 по 1926 год в Воронежском губземуправлении работает губернским мелиоратором, заведующим работами по электрификации сельского хозяйства. Из сохранившегося удостоверения, выданного Платонову, известно, что «под его непосредственным административно-техническим руководством… построено 763 пруда… 315 шахтных колодцев… 16 трубчатых колодцев, осушено 7600 десятин… построены 3 сельские электрические силовые установки». Это были не насильственные трудовые подвиги, а последовательная материализация взглядов Платонова, которые он изложил еще в «Российской колымаге»: «Борьба с голодом, борьба за жизнь революции сводится к борьбе с засухой. Средство победить ее есть. И это средство единственно: гидрофикация, то есть сооружение систем искусственного орошения полей с культурными растениями. Революция превращается в борьбу с природой». Позже как человек технически образованный и одаренный (имеющий десятки патентов на свои изобретения) он увидит экологическую опасность такой «борьбы».

В 1926 году Андрей Платонов на Всероссийском съезде мелиораторов был избран в состав ЦК Союза сельского хозяйства и лесных работ и переехал с семьей в Москву. К тому времени он был женат на Маше Кашинцевой. С ней он познакомился в 1920 году в Воронежском отделении пролетписателей, где она служила. «Вечная Мария», она стала музой писателя, ей посвящены «Епифанские шлюзы» и многие стихи, которые слагал Платонов на протяжении всей жизни.

Работа в ЦК Союза сельского хозяйства не заладилась. «Отчасти в этом повинна страсть к размышлению и писательству», — признавался в письме Платонов. Около трех месяцев он работал в Тамбове заведующим подотделом мелиорации. За это время написаны цикл повестей на русские исторические темы, фантастическая повесть «Эфирный тракт» (1927), повесть «Епифанские шлюзы» (о петровских преобразованиях в России) и первая редакция «Города Градова» (сатирическое осмысление новой государственной философии).

С 1927 года Платонов окончательно поселяется в Москве, и следующие два года, пожалуй, можно назвать самыми благополучными в его писательской судьбе, чему немало посодействовал Григорий Захарович Литвин-Молотов. Член Воронежского губкома и редколлегии воронежских «Известий» (он и привлек молодого Платонова к работе в местных газетах), Литвин-Молотов затем возглавил издательство «Буревестник» в Краснодаре (где вышел платоновский сборник стихов), а с середины 1920-х годов стал главным редактором издательства «Молодая гвардия» в Москве. Именно там были изданы два первых сборника рассказов и повестей Платонова. Сохранилось несколько писем, в которых Литвин-Молотов разбирает произведения Платонова (в рукописях) и обнаруживает хороший литературный вкус, хотя и пытается удержать писателя в берегах здравого смысла (учитывать цензуру).

В это время Андрей Платонов создает новую редакцию «Города Градова», цикл повестей: «Сокровенный человек» (попытка осмысления Гражданской войны и новых социальных отношений глазами «природного дурака» Фомы Пухова), «Ямская слобода», «Строители страны» (из которой вырастет роман «Чевенгур»). Сотрудничает в журналах «Красная новь», «Новый мир», «Октябрь», «Молодая гвардия», выпускает сборники: «Епифанские шлюзы» (1927), «Луговые мастера» (1928), «Сокровенный человек» (1928), «Происхождение мастера» (1929).

Московская литературная жизнь воодушевила сатирическое перо Платонова на несколько пародий: «Фабрика литературы» (написанная для журнала «Октябрь», но опубликованная там лишь в 1991-м), «Московское общество потребителей литературы. МОПЛ», «Антисексус» (диалог с ЛЕФом, Маяковским, Шкловским и др.).

1929 год был назван «годом великого перелома» — шло раскулачивание деревни. Перелом произошел и в литературной судьбе писателя — критики РАППа разгромили его рассказы «Че-Че-О», «Государственный житель», «Усомнившийся Макар» (статьи В. Стрельниковой «Разоблачители социализма» и Л. Авербаха «О целостных масштабах и частных Макарах»). «Усомнившийся Макар» был прочитан и самим Сталиным, который, в отличие от следующих вождей, читал все мало-мальски заметное, — он не одобрил идеологическую двусмысленность и анархичность рассказа. В глазах литературных функционеров это приравнивалось к приговору. Немедленно был рассыпан набор доведенного до верстки романа «Чевенгур».

Платонов искал заступничества у Горького. Алексей Максимович, высоко ценивший его как художника, но понимавший ситуационную «неуместность» провидческого «Чевенгура», осторожно писал ему, прочтя рукопись: «Человек Вы — талантливый, это бесспорно… Но, при неоспоримых достоинствах работы Вашей, я не думаю, что ее напечатают, издадут. Этому помешает анархическое Ваше умонастроение, видимо, свойственное природе Вашего „духа". Хотели Вы этого или нет, — но Вы придали освещению действительности характер лирико-сатирический, что, разумеется, неприемлемо для нашей цензуры».

Осенью этого же года Андрей Платонов, по заданию наркомата земледелия, много ездит по совхозам и колхозам Средней России. Впечатления от увиденного складываются в сюжет повести «Котлован», над которой он начинает работать. «Сюжет не нов, повторено страданье» — эпиграф, сохранившийся в черновиках повести, подтверждает, что от первого впечатления писатель не отступил, рассказав об «апокалипсисе коллективизации» на «апокалиптическом» языке. «Котлован» и пьеса «Шарманка», завершенные в 1930 году, при жизни Платонова опубликованы не были. Вышедшая в 1931 году в журнале «Красная новь» повесть-хроника «Впрок» только поддала жару в критическую топку, которая «переплавила» немало писателей и то же попыталась сделать с Платоновым. Повесть назвали клеветой на «нового человека» и «генеральную линию» партии.

Андрей Платонович вынужден был направить письма в центральные газеты с признанием своих ошибок, но ответов не получил, как не получил ответа и на свое письмо к Горькому, в котором писал: «Это письмо я Вам пишу не для того, чтобы жаловаться, — мне жаловаться не на что… я хочу сказать Вам, что я не классовый враг, и сколько бы я ни выстрадал в результате своих ошибок, вроде „Впрока", я классовым врагом стать не могу и довести меня до этого состояния нельзя, потому что рабочий класс — это моя родина, и мое будущее связано с пролетариатом… быть отвергнутым своим классом и быть внутренне все же с ним — это гораздо более мучительно, чем сознать себя чуждым… и отойти в сторону».

Наступившая изоляция не заставила Андрея Платонова бросить перо. Он пишет народную трагедию «14 Красных Избушек» — о голоде в русской провинции, к которому привел «великий перелом». Командировки от наркомата земледелия по колхозам и совхозам Поволжья и Северного Кавказа дали писателю материал для повести «Ювенильное море» (1932).

С 1931 по 1935 год Платонов работал старшим инженером-конструктором в Республиканском тресте по производству мер и весов. В 1934 году вместе с группой писателей побывал в Туркмении. По следам этой поездки написаны повесть «Джан», рассказ «Такыр», статьи «О первой социалистической трагедии» и др. При жизни писателя опубликован лишь «Такыр».

Следующая книга рассказов (после 1929-го) вышла в тревожном 1937 году — «Река Потудань», куда вошли такие классические произведения, как «Фро», «Июльская гроза», «В прекрасном и яростном мире». Парадоксально, но именно это время тщательного отслеживания неблагонадежных спровоцировало появление первого и единственного при жизни писателя монографического исследования его творчества. Им стала большая обличительная статья А. Гурвича «Андрей Платонов» в журнале «Красная новь» (1937, № 10). Прослеживая творческую эволюцию писателя, Гурвич определил, что основой художественной системы Платонова является «религиозное душеустройство». По сути верно, но на фоне «безбожной пятилетки» это было политическим доносом. Платонов ответил Гурвичу в «Литературной газете» 20 декабря 1937 года статьей «Возражение без самозащиты».

Задуманная Платоновым книга, вослед Радищеву, «Путешествие из Ленинграда в Москву в 1937 году» значилась в планах издательства «Советский писатель» на 1938 год. Писатель проехал по маршрутам Радищева и Пушкина, собрал материал, но книга не вышла. В 1938-м его пятнадцатилетний сын Тоша (Платон) по навету был арестован и осужден по статье 58/10 — «за антисоветскую агитацию». Освободили его лишь в 1941 году благодаря хлопотам Михаила Шолохова (в то время депутата Верховного Совета СССР), который дружил с Платоновыми. Из заключения Тоша вернулся со злой чахоткой и через два года умер. Это горе Платонов не изжил до конца своих дней.

До начала Великой Отечественной войны Андрей Платонов сотрудничает с журналами «Литературный критик» и «Литературное обозрение», пишет книги «Размышления читателя» и «Николай Островский». Набор «Размышлений» под ударами критики был рассыпан, а рукопись «Островского» затребовал ЦК ВКП(б), где она и сгинула. Платонов вынужден был зарабатывать на жизнь книгами для детей. В издательстве детской литературы вышла книга «Июльская гроза», пьесы же, написанные для Центрального детского театра — «Избушка бабушки», «Добрый Тит», «Неродная дочь» — при жизни писателя так и не увидели сцены.

Война застала Платонова в Москве. Юрий Нагибин вспоминает: «…к нам зашел Андрей Платонович. Он был совершенно спокоен. Испуганная мама бросилась к нему со словами: „Андрей Платонович, что же будет?" Он посмотрел так удивленно: „А что?.. Россия победит". — „Но как?? — воскликнула мама. — Немцы уже в предместьях Москвы!" Платонов пожал плечами: „Как? Я не знаю, как. Пузом!"»

С 1942-го и до конца войны Андрей Платонов был фронтовым корреспондентом газеты «Красная Звезда», выпустил четыре книги военной прозы: «Одухотворенные люди» (1942), «Рассказы о Родине», «Броня» (обе — 1943), «В сторону заката солнца» (1945). Вернувшись в мирную жизнь, он снова оказался в положении литературного изгоя: цензура зарубила книгу «Вся жизнь», опубликованный рассказ «Семья Ивановых» («Возвращение») — о том, что война калечит человека не только физически, но и нравственно — критика объявила клеветой на солдата-героя, Центральный детский театр не принял пьесу о Пушкине «Ученик Лицея»…

В последние годы жизни, тяжелобольной (прогрессирующий туберкулез) Платонов зарабатывал на хлеб переложением народных сказок. Материально его поддерживали Шолохов и Фадеев, который когда-то «по должности» обрушивался на «Усомнившегося Макара». Шолохов помог и с изданием книг сказок «Финист — Ясный Сокол», «Башкирские народные сказки» (обе — 1947), «Волшебное кольцо» (1949). Жил Платонов во флигеле Литературного института имени А. М. Горького. Кто-то из литераторов, увидев, как он метет двор под своими окнами, запустил легенду, будто он работал дворником.

Андрей Платонов уходил из жизни непризнанным. Один из самых значительных писателей XX века, главные свои произведения — роман «Чевенгур», повести «Котлован», «Ювенильное море», «Джан» — он не увидел опубликованными. Когда в хрущевские шестидесятые робко стали появляться первые платоновские книги (еще не главные), в каждом интеллигентском доме красный угол занимал портрет Хемингуэя, который в своей Нобелевской речи называл Платонова среди своих учителей.

5 января 1951 года Андрей Платонов ушел из жизни. Похоронен он на Ваганьковском кладбище рядом с сыном.